спрятался за стол, ухватился за ножку мебели и, трепеща, скрежетал зубами от испуга.

Осведомленная об этой слабости его характера, императрица Елизавета решила отказаться от кормилиц, от которых, при всей их старательности, в этой ситуации было несравненно больше вреда, чем пользы. Она поручила воспитание Павла более ученому наставнику. Изначально она назначила на эту роль Федора Бехтеева, который прежде выполнял поручения при Версальском дворе и в этом качестве прослыл человеком остроумным и обладающим великосветскими манерами. Разумеется, что с Екатериной никто по этому вопросу не собирался советоваться, и она не могла иметь права выбирать того, кто бы мог заниматься воспитанием ее сына. Крайне униженная и безмерно опечаленная, она также отлично понимала, что ее любовник Сергей Салтыков отныне будет скомпрометирован и что при дворе ему уже не будет места. Под благовидным предлогом его отправляют вскоре в Стокгольм – для официального уведомления короля Швеции о рождении наследника Российского трона мужского пола. В эту почетную ссылку последуют и другие опальные лица, от которых необходимо было окончательно отделаться. Мужественно пережив свои душевные страдания в связи с расставанием с Салтыковым, Екатерина вскоре была готова предаться новым романтическим приключениям. Ее алкоголик-муж, не проявлявший к ней более никакого мужского интереса, все больше ненавидел и унижал ее. Он не давал ей возможности даже со вкусом одеваться и был совершенно безразличен к своему сыну. К ее великому прискорбию, она, со своей стороны, совсем не допускалась к воспитанию и интеллектуальному развитию маленького Павла. Мальчик рос и развивался вдали от нее, запертый в золотую клетку, главным тюремным смотрителем которой являлась императрица и самодержица Всероссийская, в то время как сама Екатерина была только сторонней наблюдательницей, не имевшей никаких прав вмешиваться в происходящее.

По прошествии некоторого времени императрица Елизавета, впрочем, приходит к мысли, что ее подопечный заслуживает более благородного наставника, чем Федор Бехтеев. Она назначает на этот ответственный пост другого бывшего дипломата, человека высокого полета, с неоспоримыми способностями и испытанной преданностью. Современник энциклопедистов, любитель литературы и философии, Никита Панин слывет в культурных кругах санкт-петербургского общества «русским вольтерьянцем». Едва назначенный на свою должность, он тут же принимается за реорганизацию апартаментов юного великого князя. По его указанию для ухода за ребенком были приставлены шесть лакеев. Они стараются выполнять все капризы мальчика, развлекают его, но так, чтобы он не уставал, катают его в детской карете по отведенным ему покоям. Между этими разъездами, которые сопровождались бурными криками малыша, Его Высочество милостиво соглашался осваивать орфографию, счет и пополнять элементарный словарный запас русского, французского и немецкого языков, а кроме того, проявляя мужской атавизм, выказывал интерес к овладению оружием. Между тем чтение Евангелия и заучивание молитв почему-то вызывали у мальчика непонятное проявление сентиментальных чувств. Во время молитвы по его лицу всегда стекали слезы. Его окружение было обеспокоено проявлением подобной необычной эмоциональности. Он мог спокойно издеваться над кошкой или собакой, но в то же время расчувствоваться по поводу жалкой участи домашних животных. В сознании его совершенно не было разграничения между милосердием и жестокостью, между хорошим или плохим поступком. Одно дополнялось другим, или, скорее всего, и из того и из другого одинаково извлекалась выгода. Ничего нет более приятного, утверждал он, чем утешать того, кто только что ранен, или, наоборот, издеваться над беззащитным. Гораздо позже, рассказывая о нем, писатель Николай Греч отметит в своих «Воспоминаниях» эту странную черту характера Павла и процитирует профессора Эпинуса, одного из воспитателей великого князя: «Голова у него умная, но в ней есть какая-то машинка, которая держится на ниточке. Порвется эта ниточка; машинка завернется, и тут конец уму и рассудку».

Год от года эмоциональная неуравновешенность Павла принимала все более обостренный характер. Великий князь, цесаревич Петр запутался в клубке семейной неприязни, а также своей пруссомании, никогда не переступал порога комнаты сына, которого, по всей вероятности, и не считал --">