Николай Андреевич Черкашин - Белые манжеты

собачью площадку, детский городок и наконец уткнулся в кирпичное крыльцо заветного подъезда. Теперь он уже знал, что не уйдет отсюда, пока не поднимется на ее этаж, не увидит ее дверь. И он вошел в подъезд, словно в кратер вот-вот взорвущегося вулкана. Все жильцы, которые попадались навстречу, дети и даже кошки казались ему существами совершенно особенными только потому, что жили под одной крышей с ней.

Ноги сами собой подняли его на третий этаж, и Дима замер перед пухлой чернокожей дверью с блестящей табличкой «Н. И. Черкасов». «Отец», — догадался он, прочтя незнакомые инициалы. Коленки сделались на удивление слабыми и все норовили подогнуться, так что хотелось сжать их руками. Черная дверь могла распахнуться в любую секунду, и на пороге появится — страшно подумать — Ксения.

Уличив себя в необъяснимом и постыдном страхе, юноша придумал себе достойное испытание. Он подошел к двери и, леденея от ужаса, нажал белую клавишу звонка: «Динь-бом»!

Робкая надежда — дома никого нет — тут же улетучилась при звуке легких шагов. Сердце оборвалось и завертелось волчком; в дверном проеме стояла Ксения.

— Ты? — удивилась она.

— Я, — сокрушенно подтвердил Голицын.

— Ну… проходи… — неуверенно пригласила девушка.

До сих пор Дима видел ее только в черно-коричневом школьном платье. И если бы она стояла сейчас в этом же строгом наряде, он никогда бы не решился перешагнуть порог. Но ничего страшного, уничтожительного, рокового при таком халатике, при смешных соломенных тапочках произойти не могло, и Дима вступил в святая святых — в дом Ксении Черкасовой. В памяти остались только неимоверно просторная прихожая, очень высокие стены, книжные шкафы, напольная ваза, на которую Дима чуть не наткнулся, и зеленый фаянсовый лягушонок, приткнувшийся возле телефона на фаянсовом же листке. Точно такая же пепельница стояла и у Голицыных на серванте. Диме показалось, что лягушонок подмигнул ему по-свойски, и сразу на душе полегчало: здесь, в этом чужом и почти враждебном доме, у него был маленький союзник. Ксения провела его на кухню, налила чаю, возник нелепый натужный разговор о последней контрольной по тригонометрии, о билетах к выпускным экзаменам… Поблагодарив за чай, Голицын попросил совершенно ненужные ему таблицы Брадиса и благополучно удалился.

Никто из класса так и не узнал об этом странном визите.

На выпускном вечере, когда вдруг до слез остро ощутилось, что такой слитный и уютный десятый «А» вот-вот должен рассыпаться и рассеяться в жутковато просторном мире, Дима отозвал Ксению за кулисы актового зала и объяснился в любви самым нелепым, самым старомодным образом. Он знал наверняка, что рассчитывать не на что, что обречен, никогда ее губы не скажут «да». Он знал, что его ждет полный крах, и все же решился сказать, выдохнуть из себя роковые три слова, и решимость эта, отчаянная и мужская, была единственным ему утешением…

Девушка в кремовом платье не рассердилась и не рассмеялась. Она с жалостью посмотрела на всклокоченного, обескураженного парня, взяла его за руку и сказала: «Пойдем». Она честно пробродила с ним всю июньскую ночь от Останкина до Красной площади, затем они пришли в Сокольники к Диминому дому, и Ксения, словно старшая сестра, убедившись, что несмышленыш-брат теперь в полной безопасности, поцеловала в лоб и попросила никогда больше ей не звонить и не искать никаких встреч.

Только потом, спустя много лет, Голицын понял, как добра была к нему в ту ночь девушка с ледяными глазами.

…Дома никого не было. Дима заставил себя сварить картошку, вскипятить чай, позавтракать и начать новую жизнь без Ксении из Останкина, бойцовскую жизнь московского абитуриента, столь неожиданно взрослую, тревожную и томительную…

Он поступил в институт радиоэлектроники и автоматики. И — о чудо! — через год встретил в читальном зале Ксению Черкасову. Она перевелась в МИРЭА с физического факультета пединститута.

Но радовался Голицын напрасно. Ксения позволила подойти к себе только через год — на третьем курсе. На четвертом она приняла приглашение сходить в Кремлевский дворец на «Дон Карлоса», на пятом пригласила к себе на день рождения. А летом после выпуска поцеловала… Поцеловала не то в щеку, не то в уголок губ. Дима долго потом вспоминал этот поцелуй и разгадывал его, как расшифровывают таинственную печать… Случилось это на перроне Ленинградского вокзала вскоре после вручения дипломов. --">