Анатолий Алексеевич Азольский - Окурки

собственной значимости: либо врагов своих развенчивать до абсолютной никчемности, либо возвеличи­вать их, укрупнять, возвышать, дотягивать до героев. Ну, что лично для себя извлекли бы следователи Крестов из расстрела актера с амплуа «кушать подано»? Не упоминае­мого в афишах? Мелко, скучно, и принижает того, кто вершит жизнями. Зато как упоительно определять на смерть людей заслуженных и почитаемых! И эти, нынешние сле­дователи, кто они? Обычная энкавэдэшная мелюзга, так ни одного шпиона и не поймавшая, всех дел-то у них – самострельщики и дезертиры. А паек – по пятой авиацион­ной норме, а орденами обвешаны, а власть грандиозная. На памяти Ивана Федоровича был случай. При нем в штабной землянке один начальник орал на особиста: «А ты куда смотрел? Ты что, забыл, кто командует полком?.. Ты ко­мандуешь, ты!»

В эту ночь Иван Федорович, просветленный догадкой, мысленно простился со всеми женщинами Земли. Он был готов к смерти.

А утром все вдруг изменилось. Полковник сам открыл дверь камеры, за спиной его – перекошенные в страхе физиономии особистов, политработников, военюристов.

– Быстрей! В Москву!

Когда Андрианов (сердце пело и плакало) спросил, надо ли ему заезжать в госпиталь, ответили хором – мы, мол, тебя сами сейчас переосвидетельствуем, ты у нас побегаешь по полосе препятствий!

Все злые, возмущенные… Дали ему сопровождающего, и тот повез его в столицу. Там-то Андрианов и узнал, что запросы следователей разворошили старое, вроде уже давно забытое дело, и с самого верха пришло указание, как надо оценивать эпизод с прорывом из окружения, кого наказать, а кого вознести. Одних убирали, других выдвигали, тут-то и вспомнили о человеке, который вывел из вяземского котла остатки трех дивизий.

В госпитале Бурденко Ивана Федоровича признали год­ным к строевой службе, в Кремле вручили два ордена. Жил он в гостинице «Москва», было в ней много офицеров, генералов и красивых женщин. Андрианову все казалось: вот сейчас мелькнет Томка.

Посконцы снились каждую ночь. Просыпаясь, Иван Федорович спрашивал себя: кто виноват? Его окружали в гостинице здоровые и неголодные люди, бунт на курсах уже не представлялся дурной 6олезнью толпы, а приобретал очертания исторического деяния.

В соседнем номере проживала бывшая партизанка. В придачу к медали ей сунули два билета в Большой театр, и она пригласила Ивана Федоровича разделить с нею награду. От этой женщины пахло свежим постельным бельем и духами «Сирень».

Жизнь продолжалась, несмотря на разные курсы, крем­ли, смерши, ордена, театры и окопы.

Решив не искушать судьбу, он попросился в самое безопасное для себя место, на передовую.

1992

--">