Александр Андреевич Проханов - Пепел

окруженными тончайшей радужной пленкой. Тучи шли выше луны, а она сияла всей своей небесной силой. Казалось, луна и колокольня поджидали его, и пока он шел бульварами и переулками, расстояние между синей яркой луной и черной обглоданной колокольней оставалось неизменным и стало уменьшаться после того, как он приблизился. Словно были запущены таинственные небесные часы.

Суздальцев встал на тротуаре так, чтобы луна почти касалась колокольни, устремил на нее глаза и стал ждать. Колокольня, луна и его зрачок составляли сложное единство. Перед ним в небесах был помещен загадочный прибор, действующий по законам оптики, астрономии и той необъяснимой силы, которой обладает культовое сооружение, пусть оскверненное и разгромленное, но сохранившее загадочную святость.

«Россия Достоевского. Луна почти на четверть скрыта колокольней», — вспомнил он стих Ахматовой, который недавно прочитал в поэтическом сборнике. И стал ждать, когда четверть осеннего светила уйдет за уступы шатра.

Луна медленно подвигалась. Коснулась колокольни отточенной кромкой, и стал виден черный кустик, растущий на колокольне. Он казался нарисованным тончайшим пером на блестящей лунной поверхности.

Прибор, к которому Суздальцев обратился за помощью, должен был помочь ему совершить правильный выбор. Для этого не хватало обычных расчетов и разумений, и он обратился за помощью к космическому телу и божественному промыслу, который присутствовал в колокольне.

Он, Петр Суздальцев, двадцати двух лет отроду, только что окончил Институт иностранных языков, защитив диплом с отличием. Он овладел фарси, несколькими тюркскими языками и основами хинди. И его пригласил на собеседование невысокий седой человек, у которого половину лица закрывал бурлящий шрам от ожога. Он представился полковником военной разведки и предложил Суздальцеву поступить на военные курсы. По их окончании поехать в регион, говорящий на фарси, и работать в интересах государства. Предложение было сделано таким спокойным холодным тоном, что Суздальцев почувствовал, как на его горле щелкнул металлический обруч. Ему предлагали стать деталью войны, элементом всеобъемлющего государства. Страх потерять свою независимость, свою свободолюбивую личность и превратиться в деталь был подобен панике. В виде малой, легкозаменимой детали оказаться в громадном, свирепом и анонимном механизме войны — этот страх превращался в ужас.

Его жизнь с детства до нынешних дней напоминала увлекательное путешествие, где его сопровождали любимые мама и бабушка, заботливые воспитатели детского сада, благожелательные учителя, веселые пионервожатые, а позднее — интеллигентные и внимательные преподаватели института. Его жизнь катилась по заранее проложенным рельсам, и можно было догадаться, куда приведет его маршрут: аспирантура, диссертация, преподавательская работа, и сопутствующие всему этому — семья, рождение детей, благополучный устоявшийся быт. И эта непреложная определенность, эта несвободная занятость удручали его. Несвобода, обступившая его со всех сторон. Предсказуемость будущего. Замурованность в обыденные обстоятельства. Отречение от восхитительных неясных мечтаний о творчестве, о непредсказуемом и манящем будущем. Два страха, два кошмара слились в один — в ощущение надвигающейся несвободы. Он искал спасения. Искал такого поступка, который избавил бы его от посягательств на его свободу. Мучился, не находил. Наконец, уповая на космический промысел и божественные силы, обратился к луне и колокольне.

Луна уходила за колокольню, и черный щербатый камень был похож на зубастый рот, который заглатывает светило. Небесное тело и старинный храм превращали его созерцание в древний магический обряд. В богослужение египетского жреца или колдуна майя, которые улавливали космический луч в ритуальное сооружение и управляли судьбой. Суздальцев уповал на высшие силы, которые помогут ему обрести свободу.

Он чувствовал под сердцем крохотную воронку, в которой вращалась тончайшая, сжатая плотно спираль. Дрожала, пульсировала. Была готова распрямиться в свистящий вихрь, в молниеносный разящий удар — и отсечь все кошмары, разметать все непреложные и унылые обстоятельства, делающие его несвободным. Но было страшно отдаться вихрю. Страшно нырнуть в воронку, чтобы уйти в недосягаемую глубину и вынырнуть в другой жизни, с иной непредсказуемой и прекрасной судьбой. И Петр --">