Пётр Андреевич Андреев - Повесть о моём друге

Смотрю я, графиня одну рюмку за другой хлещет, как говорится, «без закуски», граф не отстает, только шея кровью наливается да глазенки тускнеют. Но он хоть закусывает, а графиня, как алкоголик, — «под мануфактурку».

Мне отставать нельзя, решат, мол, «заинструктированный, всего боится», а внутри-то болит, да и какой я питок, ты знаешь: даже на фронте свои сто граммов не всегда использовал.

Словом, когда дворяне мои крепко надрызгались, граф, откашлявшись, произнес следующее:

— Я понимаю, зачем вы к нам пришли. Мы и про ответ Бориса все знаем, и про Иринино согласие вместе с другим братцем, и про лондонских сестриц. Так вот, господин советский, мы согласимся на перезахоронение праха Шаляпина в том случае, коли вы, большевики, выплатите мне хотя бы половинную компенсацию за поместья и земли, которые были конфискованы вами у моего незабвенного батюшки.

Я прямо от гнева захолодел: прахом ведь торгуют!

Повернулся к Дассии — как-никак дочь, может, граф спьяну ахинею понес, может, она оборвет его?

— Это наша общая точка зрения, — ответила Дассия, словно бы поняв мой немой вопрос. — Мы с мужем это для себя давно решили.

Петро, Петро, как же возможно эдакое?

Хмель прошел; горько мне стало и пусто в этом прекрасном городе, залитом огнями, бешеной разноцветной рекламой, заставленном миллионами автомобилей разных марок, цветов, мощностей. Вот и сел за письмо к тебе, хотя на днях возвращаюсь домой: «дым отечества нам сладок и приятен». Скорее бы в Москву, скорей!

Обнимаю. Твой Сергей».

(Наверное, читатель понял, что моя работа по организации перевоза праха Александра Глазунова была подсказана именно этим письмом друга — он всегда шел впереди, с незабвенных, голодных, прекрасных лет нашего — столь далекого уже — детства.)

Прошли годы, и вот сейчас, когда минула бессонная ночь, я должен идти к моему другу в госпиталь…

«Сжигал» ли он себя? — снова и снова задавал я себе страшный вопрос, ожидая хирурга в приемном покое, — операция все еще продолжалась. — Что же, если и сжигал, то это было, как пламя, это было, как у Данко, который сердцем своим освещал путь людям. Таким для меня был и всегда будет Сережа Антонов — коммунист-ленинец, интернационалист, солдат, труженик».

Я увидел наконец седого профессора, который вышел из операционной, и медленно поднялся со стула, и сделал шаг ему навстречу, повторяя про себя одно лишь слово как заклинание: «Справедливость, справедливость, справедливость…» Я искал в лице старого профессора, в усталых глазах этого мудрого человека надежду, и мне показалось тогда, что я увидел ее, — считается ведь, и не без основания, что, если очень хотеть, тогда мечта сбудется, обязательно сбудется.

--">