Лев Семёнович Софронов - На войне я не был в сорок первом...

говорил ему «вы». Я бы даже разрешил ему выпороть меня. Пожалуйста. Только бы не было этой бумаж­ки, придавившей в шкатулке письма-треугольнички. И, конечно, нашлась бы в Москве девушка, которая полюбила бы дядю Борю. Но теперь уже не полюбит... И бабушка уже не встанет с постели... И никогда-никогда ласково не назовет меня Борис Лешкой-вральманом за необычайные истории, которые я при­думывал на ходу. Очень любил он слушать эти истории и ка­зался в такие минуты не дядей, а старшим братом, о каком мечтал я всю жизнь и какого у меня не было.

Теперь я мысленно рассказываю эти необыкновенные исто­рии сам себе. Рассказываю, когда иду по улице. Рассказываю, когда стою за станком, как сейчас.

Блестящий патрон станка вращается перед глазами. И вот уже это не патрон. Это пропеллер самолета.

... В кабине самолета — знаменитый летчик Алексей Сазо­нов. Он, то есть я, только что получил задание — вылететь на бомбежку Берлина. Я поправляю шлемофон. Рядом сидят на­дежные друзья, испытанные в боях.

— Контакт!

— Есть контакт!

Мы летим над Берлином. Внизу — ни огонька. Штурман раскрывает на коленях планшет.

— Алексей Семеныч, пора!

Мы сбрасываем бомбы точно на военные объекты. Внизу начинают пылать костры пожарищ. По возвращении на аэро­дром командующий пожимает мне руку:

— С новым орденом, товарищ Сазонов.

— Служу трудовому народу!

С небес на землю меня возвращает канючащий голос Юрки Хлопотнова:

— Сазон, а Сазон… Дай мне твой победитовый резец, а? У меня опять сломался.

На него не напасешься резцов. Он их гробит, как перво­классник карандаши. Но разве на Юрку сердишься? Он в три­надцать лет уже понюхал пороха — был разведчиком в парти­занском отряде. В тыл его привезли на самолете. На Юркиной гимнастерке серебряная медаль «За боевые заслуги». За такую медаль каждый из нас отдал бы полжизни.

— Возьми в тумбочке, — благосклонно говорю я Юрке и, глядя на его медаль, вздыхаю. Да, это не то, что мой значок «Отличник трудовых резервов». Впрочем, если этот значок при­крепить на кумачовый шелковый кружок, то в полутьме он вполне сойдет за орден Красного Знамени. Надо будет попро­бовать.

Юрка смотрит на меня, как на мага и волшебника. Шевеля губами, он подсчитывает мои снарядные донышки. Я, навер­ное, кажусь ему всемогущим чародеем, которому стоит лишь пошевелить пальцем — и готово новое донышко для снаряда.

— Дай одно донышко, а? — просит Юрка.

Пока что мастер разрешает ему протачивать только никому не нужные железки.

— Донышко — это не игрушка, — рассудительно говорю я Юрке, — испортишь донышко, — значит, по фашистам на один снаряд меньше будет выпущено. А может, этот снаряд попадет в самого Гитлера. Чуешь?

— Я же нe маленький, — обижается Юрка, — сам стрелял по фашистам.

— Подстрелил хоть одного?

— А кто его знает! Бой — это такая суматоха... Там не до подсчетов. Вот попадешь на фронт — сам узнаешь.

Юрка почему-то думает, что война будет продолжаться дол­го. Считает, что кое-кому из нас удастся повоевать. Чудак! Каждому ясно, что не сегодня-завтра немцы полетят из нашей страны вверх тормашками. Не останется на нашу долю подви­гов, как ни прикидывай. Ему легко говорить — награда на груди. А наших медалей небось еще и чеканить не начинали.

— Так я возьму донышко, а? Одну лишь только стружечку сниму. Вот увидишь. А доделывать ты сам будешь. А?

— Только чтоб мастер не видел...

Круглая Юркина физиономия, похожая на подсолнух, рас­плывается в улыбке. Ну и веснушек на ней! Кажется, что ка­кой-то маляр небрежно стряхнул свою кисть прямо на Юркино лицо.

Помню, с каким трепетом я сам протачивал первое доныш­ко для снаряда. Я гладил его шероховатые бока пальцами и ясно представлял, как где-то на фронте возьмутся за это до­нышко крепкие мужские пальцы подносчика снарядов. Как ляжет снаряд в  ствол орудия и командир скомандует: «Огонь!» И со свистом понесется в фашистов снаряд Лешки Сазонова, мой снаряд! Значит, и я воюю с захватчиками, зна­чит, и я недаром живу на земле в трудное для страны время!

Я проточил донышко до зеркальной чистоты. В нем отра­зился мой чумазый нос и блестящие от счастья глаза. Никакой даже самый строгий военпред не смог бы забраковать это слав­ное донышко.

Мне понятна радость Юрки Хлопотнова. Если уж перепра­вили в тыл, то дайте настоящую мужскую работу, чтобы чув­ствовать себя нужным человеком.

Конечно, токарями не рождаются. Немало --">