Павел Терентьевич Журба - Александр Матросов (Повесть)

привокзальных тополей и кленов. Внезапно его окликнули.

— Сашка, ты?

Он обернулся. Этого еще недоставало! К нему подбежала знакомая смуглая девчонка. Ну да, Людка Чижова, с которой в детдоме он часто вместе рисовал, играл в жмурки в последний детдомовский вечер. Но теперь эта встреча так некстати.

— Ой, Сашечка, до чего ж я рада, что встретила! — щебетала она. Ей всегда нравился этот прямой, бесхитростный хлопчик. И сейчас в глазах ее черных, как спелые вишни, горела неподдельная радость.

Сашка поверил в искренность ее слов и хотел уже протянуть ей руку, которой растерянно сжимал в кармане консервную банку.

Но Людка, разглядев сухие травинки и соломинки в пропыленных и сбившихся волосах Сашки, его замызганный ватник, с дырами, прожженными у костров, матросскую тельняшку, испачканную так, что трудно различить синие и белые полоски, испортила дело:

— Ой, Сашечка, ой, лышечко, чего ж ты стал такой… — начала она и запнулась.

Но Сашка понял по ее взгляду: «Грязный» — хотела она сказать.

— Никакого «лышечка» нету, — резко ответил он и с деланным пренебрежением взглянул на ее белоснежную блузку, на шелковый алый галстук. — Как хочу, так и делаю. Это вы, как те курчата, любите под крылышком…

Неприятна ему эта неожиданная встреча. Хотелось провалиться сквозь землю, чтобы не смотреть в глаза этой чистенькой девчонке. «Подумаешь, воображает! Так и дурак сумеет путешествовать. А попробуй, как мы с Тимошкой, тогда и узнаешь, почем фунт лиха». Боясь привлечь внимание милиционера, Сашка хотел убежать, но Люда спросила:

— Ты, может, есть хочешь? — И протянула большую грушу-медовку. — Бери, у нас много!

От голода и приятного запаха груши у хлопчика заныло в желудке, но он отвернулся.

— Отстань, я не голодный. Я пирожных, может, объелся.

— А я круглая отличница, — похвасталась Людка. — Еду с ребятами в Артек. А ты, вижу, не отличник!

Сашку даже передернуло от этих слов. Отличник! Девчонка явно издевается! Он гордо выпрямился:

— Езжай себе в Артек да не суйся не в свое дело!

Вдруг по перрону стрелой промчался такой же испачканный, как Сашка, беспризорник, крича на бегу:

— Атанда!

Сашка увидел, как милиционер и проводник открывали ящик под вагоном, и тоже побежал, крикнув:

— Тимошка, вылазь!

Но было поздно. Прозвенел станционный колокол. Люди поспешили в вагоны. Сашка из-за пакгауза смотрел на уходящий поезд, и сердце его сжималось от досады: отстал! Что же с Тимошкой? Уехал он или его поймали милиционеры?

На станцию возвращаться Сашка боялся — поймают. Там одного беспризорного милиционеры уже задержали. Сашка предусмотрительно спрятался за кучи каменного угля и стал наблюдать, что делается на станции.

А все из-за Людки… Замешкался…

Накаленный солнцем уголь жег босые ноги, а Сашка все смотрел, — не покажется ли Тимошка.

Когда перрон опустел, Сашка снова пробрался на станцию. Озираясь по сторонам, обшарил все углы, но Тимошки так и не нашел.

Куда теперь податься вольному, как ветер, Сашке? В этом городе, видно, беспризорникам не житье. С поездов их снимают и на станции ловят.

Увидел через окно в буфете разную соблазнительную еду, и его даже затошнило от голода. Где добыть хоть завалящий сухарь? Если попросить, в городе, конечно, ему подадут что-нибудь съестное. Но просить стыдно, а главное — поймать могут.

Он уже знал, что в летнюю пору безопаснее всего и вдоволь можно подкормиться на колхозных огородах, бахчах и в садах. В колхозе скорее и подадут что-нибудь. А колхозные угодья начинаются сразу за городом.

Сашка с предосторожностями в порожних грузовиках выбрался за город и побрел по берегу Днепра.

Глава II ВЧЕРАШНИЙ ДЕНЬ

скоре шумный город остался далеко позади.

Тропка тянулась по берегу реки, то изрытому буераками, то поросшему колючей дерезой, кустарником. Голубая ширь Днепра почти недвижна, только вспыхивали на воде сверкающие солнечные блики. На курганах лениво кивали белые султаны ковыля. Порой ветерок доносил запахи истомленных зноем чебреца, шалфея и полыни. Все шире открывалась бескрайняя степь, уходящая в белесую дрожащую мглу --">