Велько Ковачевич - Молодой лес

красивым, в три этажа, городского типа, или потому, что над ним как бы висело проклятье партизан и крестьян. Почему он стоит в этой глуши, а не в городе, где ему место? Мне очень хотелось провести в этом доме хоть одну ночь, выспаться в настоящей постели, под настоящим одеялом, ничего не боясь. Я всегда стыжусь таких желаний. Об этом еще рано мечтать, но такие мысли настойчиво лезут в голову. С ними я борюсь не со вчерашнего дня. Помню, еще на испанском фронте они уносили меня от реальности, смешивали мечты и действительность. Но если ты хочешь бороться наравне со всеми, откажись от таких мыслей, иначе в тебе может пробудиться желание сохранить себя для будущего, желание взвалить свои обязанности на плечи других…

Задумавшись, я выпустил из поля зрения своих товарищей. Они отошли в сторону и болтают о чем-то. Временами их голоса становятся громче. Всегда от меня что-то скрывают.

— Жаль, что она его… — говорит о ком-то Глухой. Спрашиваю:

— Кого тебе жаль, Глухой?

— Ничего, ничего, Бора, это не для тебя…

— Большой секрет?

— Как тебе сказать: и да, и нет. Речь идет об одной девушке и ее отце. Будь ты из этих мест, сам бы заговорил о них.

— Да, расскажи ему, браток. Мы говорим о Ве́сне и Сильном, — вмешался Лажо. — Сильный, товарищ Испанец, — это хозяин того большого дома. Такого кровопийцу не встретишь и в Испании. Десять лет я работал на него.

— А что это за Весна? И она кровопийца?

— Это его дочь. И таких, брат, тоже не встретишь в Испании! — вмешался Глухой.

— Что верно, то верно, Испанец! Поверь, никто такой красоты не видел, — добавил Лажо. — Если бы только она не была дочерью такого отца…

Я внимательно смотрел на бойцов. Говоря о Весне, все они словно были чем-то озарены. Чувствовалось, им хотелось что-нибудь сказать о девушке, но при мне они стеснялись сделать это, почему-то боялись меня. Но мне тоже захотелось услышать о ней.

Начатый разговор заставил меня вспомнить о женщинах. Давно я не думал об этом. Жалею, что вмешался в разговор и оборвал его. Сегодня у меня такое настроение, что хочется послушать о женщинах. А почему бы нет?

Я не отрывал глаз от белого дома. Ребята по знаку Лажо отошли еще на несколько шагов, чтобы я их не слышал, но я понял, что разговор пойдет о женщине, и навострил уши.

— За свои пятьдесят лет я не видел ничего более красивого, — сказал Лажо.

— Тише, чудак, услышит Испанец, — предостерег его Глухой. — Он ведь не такой, как мы. О женщинах и слышать не хочет. Для него они не существуют.

Уверен, он специально сказал это громче, чтобы я услышал.

— Пусть слышит, ему это не повредит.

— Может повредить нам, как, помнишь, той паре, что его тогда рассердила.

Что я могу сказать о том случае? Боюсь, что тогда я их слишком мягко наказал. Но если подобное повторится, меня запомнят. Не я выдумал войну с ее законами. И сейчас помню каждое слово из разговора с теми двумя.

— Сколько тебе лет? — спросил я парня.

— Семнадцать.

— А тебе? — повернулся я к девушке.

— Тоже семнадцать.

Они не поднимали голову, и я не видел их глаз.

— Что было бы, если бы остальные последовали вашему примеру?

Оба молчали.

— Как тогда выглядели бы партизаны?

Они опустили голову еще ниже.

— Сколько в вашем отряде мужчин, сколько женщин?

Молчание.

— И долго вы будете молчать? Только этого еще не хватало.

— Нет! — первой решилась ответить девушка, не поднимая, однако, головы.

— Тогда говорите!

— Нас, партизанок, в отряде двадцать три.

— А вас, мужчин?

— Кажется, сорок.

— Можно составить двадцать три любовные пары в одном только вашем отряде. Как может такая армия воевать и рассчитывать на успех? Давайте всех вас переженим, и вы начнете рожать детей.

— Товарищ Испанец, между нами ничего не было, — промолвила девушка.

— Ничего? Почему тогда все ополчились против вас? Или они выдумали все?

— Вместе мы были только один раз.

— Прячась от других?

— Мы сидели и разговаривали.

— Ведь вы прятались от всех?

— Но если бы мы не бросились бежать, когда нас заметили, никто бы и не узнал.

— А зачем бежали, раз между вами ничего не было?

— Просто испугались. Поверьте нам! Товарищ командир, мы понимаем, что заслужили самого сурового наказания.

— Представьте, что это случилось с кем-нибудь другим и вам пришлось наказывать их. Что вы сделали бы, если вот я стоял бы перед вами, опустив голову?

--">