Евгений Тимофеевич Беломестнов - Возвращение к жизни

втянулся в низкорослый молодой сосняк.

Командир нашей второй пулеметной роты старший лейтенант А. С. Ходак, ненадолго отлучившийся к комбату, вернулся и объявил отдых. Сбросив с плеч вещмешки, кинув под головы шинельные скатки, мы сразу уснули под деревцами.

Разбудил адский грохот. Все вскочили на ноги. Земля под нами вздрагивала. Гремело и рвалось, истово завывало левее — километрах в трех. Там, в низине, вздымались огромные кусты взрывов, выхватывая из темноты дома и улицы. Посеревший предутренний небосвод суетливо обшаривали, перекрещиваясь и расходясь, лучи прожекторов, вспарывали разрывы зенитных снарядов. Небо гудело моторами самолетов.

— Лиски немец бомбит, — заключил старшина роты Николай Ильин.

— Рассредоточиться, окопаться! — послышался голос ротного.

Мы взялись за малые саперные лопатки.

Война дыхнула на нас громоподобно и жарко, обдала непривычным кисловатым запахом перегоревшего тротила.

Отбомбившись, самолеты, так и не увиденные нами, ушли на запад, унося за собой затихающее, волнообразное гудение. А над Лисками бушевал огонь, город заволакивало черным дымом…

Утром, еще до восхода солнца, полк занял рубежи по холмам правее Лисок, в районе деревень Покровка и Песковатка. Впереди, перед нами, просторно раскинулась пойма Дона, заросшая кустарниками ивняка, островками ольхи. Реки не было видно. Ее изгиб обозначался скалистым правым берегом. Туда, в боевое охранение, ушла четвертая стрелковая рота с нашим первым пулеметным взводом.

А фронт приближался… Начав летнее наступление, гитлеровцы рвались к Дону и Волге. Мы знали об этом не только из газет: над нами все чаще и чаще стали появляться фашистские самолеты, они бомбили мосты и переправы, стаями пролетали дальше на восток.

Как-то под вечер два «мессера» низко прошлись над позициями батальона, прострочив окопы из пулеметов. На следующее утро, во время завтрака, сержант Иван Чазов отставил на свежий бруствер котелок:

— А ну, потише. Не гомоните!

Его кирпично-задубелое лицо насупилось. Иван приложил ладонь к уху.

— Слышите? Гремит…

— Гроза, поди, — беспечно произнес младший сержант Цирен Буянтуев. — Пал бы дождик! А то печет, как в парилке…

— Гром средь ясного неба? — вскинул Чазов белые брови. — Да вы прислушайтесь!

Мы примолкли. Из-за Дона доносились отдаленные, еле слышимые перекаты глухой канонады.

— Пушки, однако, бьют, — Буянтуев привстал. — Наши или ихние?

— Артиллерия колотит, — подтвердил старшина Ильин. — Вот и наш черед настает. Держись, паря! К Дону фашисты прут.

— На Дону споткнутся.

Это сказал ефрейтор Даниил Лошадкин, наводчик «максима»: рослый, спортивного сложения блондин — наш ротный комсорг Дима. Так переиначили мы его явно устаревшее имя. Лошадкин не возражал. «Меня и дома Димкой звали. А Данила — это по святцам, от моей бабки и попа. Приклеили имечко…»

После того как над нами лихо прошлись «мессеры», как мы услышали артиллерийскую пальбу, с каждым днем нараставшую, работа на оборонительных рубежах ускорилась. Бойцы сами, без понуканий, рьяно зарывались в землю. А ведь там, в Сибири, в далеком тылу, офицерам и сержантам стоило немалых усилий заставить красноармейцев окапываться на учениях по-настоящему. Там все было «понарошку», там все было условной игрой: не рвались снаряды, не свистели пули… А теперь никто не сомневался в том, что вот-вот и загрохочет, и засвистит вокруг.

Мы трудились на окопах от темна и до темна, чутьем постигая, что война — это прежде всего работа, порой до полного изнеможения, до упаду. На ладонях вспучивались пузыри, затем лопались, мокли, саднили. Старшина снабдил нас брезентовыми рукавицами, и мы надевали их, обмотав перед этим кисти рук бинтами. Постепенно ссадины на ладонях затвердевали и превращались в ороговевшие бугры мозолей.

Окопы наши соединялись в сплошную змеистую линию траншей, с приступками, нишами, ячейками, с землянками и блиндажами. Песчаный грунт легко поддавался лопате, но к вечеру стенки окопов, прогретые жарким солнцем, начинали осыпаться, деформироваться. Приходилось закреплять их плетнями из прутьев ивняка, который заготовляли в пойме.

Закончив оборудование первой линии обороны по скатам холмов, батальон перешел на возведение второй — по гребню высот.

А орудийная стрельба за Доном слышалась все отчетливей. По ночам там полыхали зарницы. Немецкая авиация усилила налеты на Лиски, бомбила переправы в Коротояке и в --">