Александр Абрамович Исбах - На дорогах Европы

освобожденных нашими войсками из фашистских лагерей и застенков, подходили к ней и на всех языках мира спрашивали о своих путях-дорогах.

Немки с велосипедами и детскими колясками, военнопленные французы, цыгане… Всем этим людям комсомолка из города Рязани указывала нужное им направление.

В моей полевой сумке лежал последний номер дивизионной газеты, в котором о Галине Завидовой было сказано немало хороших слов. И я направился прямо к ней, чтобы передать газету.

К тому же меня заинтересовала группа темпераментных черноволосых людей, в лохмотьях, с самодельными галстуками на шее. Они тащили за собой изможденную лошадь, впряженную в какой-то старинный шарабан. Окружив девушку, перебивая друг друга, люди оживленно говорили, размахивали руками и часто повторяли: «Наполи… Наполи…»

Галина увидела меня и жестом попросила о помощи. Я с трудом установил, что это солдаты войск Бадо-льо, находившиеся в одном из лагерей под Берлином.

Почти все они из Южной Италии. Сейчас, раздобыв лошадь и этот фургон, собираются пробраться в Неаполь. Очень торопятся и спрашивают о кратчайшем пути.

Я тачал расспрашивать их о жизни в лагере, о дальнейших планах. О том, читали ли они Данте и Пиранделло (нелепый и почти для всех корреспондентов обязательный вопрос, помогающий выяснить уровень культуры пленных). В это время неподалеку разорвался фаустпатрон, меня толкнуло в бок, и я упал на мостовую. Очнувшись, я увидел над собой сероглазое встревоженное лицо Галины. Она растерянно держала в руках моего Петрушку. Я вскочил на ноги. Ныла грудь, но никаких следов крови не было, хотя пола и карман шинели разорваны. Осколок, видно, был уже на излете.

Но Петрушка, милый мой Петрушка, был ранен в голову! Осколок, пройдя сквозь стенку металлической коробки, пробил его левую щеку и, пропоров густую, жесткую шевелюру Петрушки, ударился о заднюю стенку коробки. Здесь он и застрял, потеряв свою силу. Так Петрушка спас меня от ранения.

Но сам он несомненно был жив. Глаза его улыбались по-прежнему озорно, хотя продавленная щека придавала улыбке немного страдальческое выражение.

Рядом с Галиной стоял изможденный маленький итальянец с пунцовым шарфом на шее. Он удивленно, грустно и ласково смотрел на Петрушку своими огромными глазами-маслинами. Заметив, что я пришел в себя, итальянец оживился, ткнул себя в грудь, сказал:

— Паскуалини, Фернандо Паскуалини, — и затараторил так быстро, что я при своем весьма ограниченном знании итальянского языка сначала ничего не мог понять.

Мы отошли под прикрытие большого дома, и вскоре я уже сумел выяснить, что мой неожиданный собеседник до войны был уличным артистом — «кукольником», «петрушечником», что его ждет в Неаполе жена Анита. Ее зовут, как жену Гарибальди. О, вы знаете, кто такой Гарибальди?! Ждет сын, которого назвали Джузеппе. В честь Гарибальди!

Фернандо извлек из-под лохмотьев маленькую выцветшую карточку. И я увидел милое, доброе лицо совсем юной женщины с мальчиком на руках. Мадонна с младенцем. Когда Фернандо ушел на войну, Джузеппе исполнилось три года, у него был деревянный конь и сабля, он мечтал стать генералом, как Гарибальди. И еще ждут Фернандо на родине Пьеро, и Арлекин, и Коломбина, и Пиноккио. Если, конечно, жена не продала их в кукольный театр, чтобы прокормить Джузеппе. У Аниты замечательный голос — колокольчик, но очень короткие маленькие пальцы. Она говорила за ширмами голосами кукол, а управлять ими не могла.

Рассказывая, Фернандо очень волновался, спешил, его ждали друзья с лошадью и шарабаном. И все же из его возбужденной речи я понял, что он очень удивлен и обрадован встрече с русским Пьеро на улицах Берлина. Он расскажет об этом в Неаполе. И… не могу ли я ему подарить Петрушку? Он так и сказал: «Петруччио», «Пьетрюшка». Оказывается, он знал, как зовут Пьеро в России. Джузеппе будет смеяться, а Анита почувствует себя счастливой.

Он умоляюще смотрел на меня. Но ведь я обещал Митяю, что мы с Петрушкой вернемся с войны вместе. И я не мог отдать итальянцу раненого друга.

Конечно, объяснить все это Фернандо было трудно. Но мне показалось, что он кое-что понял из моих рязанско-неаполитанских слов.

Он грустно развел руками, погладил Петрушку по вспоротому жесткому чубику. Тут я вспомнил, что у меня в сумке есть снимок. Наш фронтовой фотограф в ходе спектакля снял меня вместе с Петрушкой на руке.

Эту фотокарточку я подарил Фернандо. Он --">