Пётр Петрович Африкантов - Донбасская повесть

— А что тебя на эту гору понесло, что ты с неё пушку увидел? — спрашиваю.

— Са-санька на этой го-горе птичек ловит для супа. — Пояснила девочка. — За-западни ставит.

— Я ещё до войны птиц ловил. — Подхватил мальчик. — Ремесло мне знакомо. Только тогда это было увлечением, а теперь ловлю для выживания. Пригодилось.

— И что, попадаются?

— Не очень. Снасти нет хорошей. На ловушках вместо сетки использую тюль. Здесь её по разбитым квартирам хватает. Припорошу её немного листвой и хорошо. Это больше для куропатки и перепела. Так что иногда себя балуем и дичью. Чтоб птиц ловить, надо места знать и наблюдать, где она садиться. Вот на горе, по бровке за кустарничком, самое её место и ещё около липняка, где вас укры обложили. Я в этих местах каждую кочку знаю.

— Спасибо тебе Саня, что вытащил нас оттуда.

— Я в этой канаве, по которой ползли, прячусь, когда птичек ловлю, потому и знаю, а бандери не знают, вот и получилось. Можно сказать, случайно. — Помолчав, весело добавил:

— Это не мне надо говорить спасибо, а двум олухам из бандерии, мимо которых мы ползли.

— Что так? — удивился я.

— Укры вас плотно закупорили. Я хоть тут каждую ямку знаю, только бы у меня всё равно ничего не получилось. Оцепили, не прошмыгнуть. Подкрался близко, слышу, разговор на мове, оказалось — два односельчанина у укров встретились и спорят. Давно не виделись. Тот, что у промоины был, по которой мы ползли, поближе к односельчанину перекочевал, чтоб нормально разговаривать. Всё из-за какой-то Одарки спорили. В этот момент мы и проскочили.

Я тут же вспомнил украинскую речь, когда выползали.

«Случайность иногда помогает, подумал я. — Только какая здесь случайность. Разве это случайность, что парнишка полез под пули с желанием нас спасти? Таких случайностей не бывает. Значит, Саня рос и воспитывался в хорошей семье, имеющей крепкие русские корни. У него есть чувство ответственности и сопричастности к событиям. Невзгоды закалили его характер, укрепили ум и в свои двенадцать лет он уже не похож на сверстников, живущих далеко от линии фронта. Но в его поведении всё равно нет-нет, да и проскакивает детскость. Такая природа человека, его возрастания, этого даже война не отменит».

— Мы бы и вас уг-гостили супом, т-т-только перед вашим прихо-о-одом весь птичий суп доели. — Проговорила Лиза, кивнув на небольшую алюминевую кастрюльку и смущённо улыбнулась. Видно, таким образом она захотела обратить на себя наше внимание. Ей это удалось.

— И сколько на такую кастрюльку птичек требуется? — спросил я, переключив внимание на девочку.

— У нас многого и нет, — ответил за сестру Санька. — Хорошо если одну поймаем, или двух, мелких выпускаем. А когда ничего нет, то и они идут в дело. Навар с них тоже есть, всё похлёбка не пустая.

«Боже мой, — билось в моей голове. — Как же они тут живут? Это даже кошмаром не назовёшь. Голодают, мёрзнут, мать сами хоронят. Горемыки, так горемыки. А они ведь, дети, просто дети и их детскость никто не отменял».

— Передвигаться тебе на палке сложно? — Спрашиваю Саньку, кивнув на его ногу.

— Раньше, после госпиталя, с настоящим протезом, было совсем ништяк, а потом как его «лепестком» разбило, то пришлось уже деревянную опору самому ножом, да топором вытёсывать. Ничего, хожу.

— Как «лепестком»? — спрашиваю.

— Второй раз я протезом на лепестковую мину наступил, — поясняет Саня. — Вот ведь угораздило. Протез от мины, как говорится, в щепки, самого меня не зацепило, только куртку продырявило, — весело проговорил он.

К вражеской пушке решили идти втроём: я, Саня и ещё один разведчик из группы. К этому времени тарасы нас совсем потеряли. Вышли затемно, полагаясь на провожатого. Как, велел Саня, за ним край минного поля, передвигались след в след. Мальчуган шёл, прижимаясь к обрыву, той самой горы, о которой рассказывал, знаками показывая, делать так же, как и он. Идём медленно, с остановками. Рядом притаились мины. Вот миновали обрыв, пошли по уклону. Саня всё так же, часто останавливается, всматривается в траву и кустарник; иногда приседает, во что-то вглядывается, затем идёт дальше.

— Ты же здесь не раз ходил, а осторожничаешь, — говорю.

— Бандерия растяжки ставит. Видно усмотрели, что я здесь птиц ловлю, вот и упражняются, а может за пушку свою опасаются?

— Какой же с тебя им навар, если даже и подорвёшься?