Асар Исаевич Эппель - Где пляшут и поют

засобирался на станцию.

- Ты по открытому месту не ходи. Голову напечет. - Сказала тетя. - Ты лесочком, и короче будет!

- Это как?

- Я покажу! - вмешалась нянечка в сарафане. Она пришла за наперстком, а до этого, пока я снимал, крутилась, обдергивая на детях штаны и суя, когда надо, мячик.

Мне так нестерпимо захотелось идти новой дорогой, что я даже не стал прощаться со сладко спавшим на простыне дядей. Ремень его брюк для свободы большого живота был распущен, а шерстистая грудь, будучи без майки, вздымалась и опускалась сообразно производимому губами "п-пу!".

По дядиной груди ходила галка, заботливо удаляя мертвые волоски. Она их не выдергивала, а пинцетиком клюва аккуратненько убирала с места, сторожко приседая на каждое "п-пу!". Изъятый волосик птица не бросала, а домовито укладывала дяде в ухо, но не в ушную дырку, а в известное всем углубление над мочкой.

Он, смеясь и конфузясь, станет потом вытряхивать их пальцем, добрый мой и незабвенный дядя, а возмущенная галка, разложив крылья и разинув пунцовое горло, будет прыгать у его ног и ругаться последними словами.

Я щелкнул дядю с галкой, и мы пошли к станции неизвестной мне дорогой. И сперва молчали. В каком-то месте она сказала: "Еще полно времени. Лезь давай сюда - тут полянка. Про нее никто не знает".

Мы пролезли под обвешанными паутиной мусорными ветками ельника и очутились на укромном косогоре. Как раз над ним, оказывается, и стояло софринское облако. Белое и высокое.

Спутница моя принялась обирать с меня бурую хвою и налипшую паутину.

- И ты меня чисть. А то на платформе увидят. И тут! И вот тут! Чего испугался? Мне, может, приятно... Я таких как ты никогда и не видела. Тети-дядин племянник, а во зарабатывает как! У нас-то самих ничего нет. Мы с Домниковки. Стул есть. Материна с новым отчимом кровать есть. Я на выпуклом сундуке ночую. Знаешь, как спать трудно! На спину повернулась - ноги в стороны поехали... Отчим всё пропивает и велит, чтобы при нем трусы снимала. Бутылкой замахивается. А я ему - а коленкой по одному месту не хочешь, паразит?! Ты хоть не пропивай! Копи лучше... Я в тебя сразу влюбилась... Не думай, мне твоего не надо. Нам обоим надо. В кино ходить, на лодке кататься. На Ярославском в ресторане первое, говорят, хорошее... Пироженые любишь? Не любишь пироженые?!

...А ко мне, когда отчим с матерью в ночь работают, приходи как к жене. Мы не на сундуке, мы в ихней кровати... Снимай давай отсюда паутину! Только туда не лезь... Нельзя сегодня... А в следующий раз уедем вместе, и прямо ко мне. Домниковка же возле Каланчевки. Не веришь? Сейчас поверишь! - Она сбросила лямки. - Фотографируй с сиськами! Только дяде с теткой не показывай. Ой, божья коровка по одной ползет...

- Пленка может кончиться, - щелкая, бормотал я.

- Надо же - с фотоаппаратом! Девчонки, поганки такие, наверно, липнут! А я, если захочешь, без трусов буду сниматься...

Я втиснулся в электричку и поехал, а она осталась под белым облаком. Когда в тамбуре вышло повернуться, у стены завиднелся парень, втиснутый в девушку. Лицо девушки было обомлевшим и никаким. "От самого Загорска едут" решил я. Парень вдруг уронил голову ей на плечо и замер... Точь-в-точь как я на пригорке... А если шесть фотокарточек за двушник? С лопаткой же тоже можно снимать! - почему-то засоображал я...

Впереди у меня было все. Божья коровка станет завтра на сатинированной бумаге ползти по ее груди... А она... она безо всего сниматься!.. На Домниковке ихней, наверно, света мало... Может не получиться... А если при полной диафрагме?.. Да я софит куплю, вот что! Заработаю! Только надо за двушник шесть карточек... И в каюте по каналу Москва-Волга...

На Каланчевке было сумеречно. Тридцать девятого ждала куча народу. Вдалеке чернелась дыра Домниковки. "В материну с отчимом постель ложиться будем" - поправляя на плече фотоаппарат, верил и не верил я.

Зазвенел трамвай. Его облепили. У меня был свой способ повиснуть. И хотя давка была уж совсем, я, убрав руку с ФЭДа, кого-то оттеснил ею, а левой схватился за поручень.

Внезапно тяжесть аппарата на плече прекратилась. "Съехал!" - подумал я, отпустил поручень и вывалился из висящего народа. На локте ничего не было. "У меня аппарат упал! Стойте!" - стал кричать я и кинулся останавливать трамвай. "Пустите! Расступитесь!" Под ногами ничего не было. "Помыли у тебя его, пацан" - сказал кто-то негромким голосом свидетеля. Трамвай стоял. Я взывал к висящим. Сочувственно на меня никто не глядел. "Поехали, чего стоим! - заорали голоса. - --">