Сергей Терентьевич Семенов - Дворник

пора.

– Неловко, брат! Служил-служил – да расчесть без всякой причины.

– Что ж, что служил? Служил, чай, не задаром: небось под старость сберег копейку.

– Kaкой сберег! Где сберечь-то? Он ведь не один, жена на квартире, тоже пить-есть надо.

– Жена обрабатывала себя: она на поденщицу ходила.

– Ну, много она там зарабатывала! На квас разве!

– А вам-то какая забота? Поликарпыч, надо прямо говорить, работник плохой, что ж ему задаром деньги платить? Ни снег он вовремя не счистит, ни что; а с дежурства раз десять уходит,- холодно, вишь, ему. Дождетесь того, что полиция беспокоить будет; того и гляди, околоточный нагрянет. Приятно вам будет отвечать за него?

– Bcе-таки неловко. Пятнадцать лет у меня выжил, а на старость и обижать … грех ведь…

– Какой грех, Егор Федорыч? Чем вы его обидите? Он все ровно прокормится: он в богадельню пойдет, ему же лучше -на старости на покой.

Подумал-подумал хозяин.

– Ну, ладно,- говорит.- Приведи земляка своего. Я погляжу там.

– Уж, пожалуйста, Егор Федорыч, поместите. Больно жалко парня: человек хороший, а без места. Он, я знаю, вам заслужит. Солдатчина оторвала его от места, а то бы с ним старый хозяин не расстался.

IV

Пришел на другой день Герасим к вечеру и спрашивает:

– у, что, Егор Данилыч, как дела-то?

– Дела-то, кажись, хорошие. Вот попьем чайку да сходим к хозяину.

Герасиму и чай не мил стал: поскорее хотелось ему о деле узнать. Однако через силу, а выпил два стакана. И пошли они к хозяину.

Расспросил хозяин Герасима, где жил, что умеет делать, и согласился взять его к себе, велел завтра перебираться.

Идет Герасим от хозяина, ног под сбой не слышит: обрадовался месту. Вошел в кучерскую, и говорит ему Егор:

– Ну, смотри, парень, служи хорошенько, чтобы мне не стыдно за тебя было. А то знаешь, какие хозяева бывают: не угодишь раз чем-нибудь – так они попреками-то и спокою не дадут.

– Уж будь покоен, Егор Данилыч!

– То-то!

Простился Герасим с Егором, вышел из кучерской. Пошел парень через двор, подошел к воротам; У самых у ворот сторожка, в окошке огонек светится; хотел было Герасим взглянуть на свое новое жилище, да стекло морозом запушило – ничего не видать. Слышит Герасим – идет в сторожке разговор. Остановился, стал прислушиваться.

Говорит женский голос:

– Что же теперь делать-то будем?

– И сам не придумаю,- говорит другой, должно Поликарпыч.- одно остается – по миру идти.

– И впрямь по миру,- говорит женщина.- Эх ты, жизнь-то наша горемычная! Живи-живи, служи-служи, а как: состарился – вон.

– Что ж ты будешь делать? Хозяин – не свой брат: с ним много разговаривать не станешь. Свою тоже пользу соблюдает.

– Все они такие скареды, хозяева-то: только о себе и думают. А того не понимают, что служат им честно, благородно сколько годов, измаялись на их работе, а они боятся год-другой подержать, пока сила есть. Ну, а там, когда мочи нет, и сам бы ушел.

– Хозяин не виноват: его кучер сбивает, Егор Горюнок хочет земляка своего поместить.

– Вот тоже аспид! Только и знает, что языком виляет. Подожди ты, мохнатая морда, я до тебя доберусь! Все в глаза выскажу, как он его надувает. И как овес ворует, и как сеном обманывает – все распишу, – попомнит он, как кляузничать.

– Будет, старуха! Не греши.

– Что не греши? Не правда, что ли? Я все знаю, все и расскажу: пускай похлопает глазами. Ведь сам посуди, что нам делать, Куда деваться? Ведь обездолил нас совсем.

Не вытерпела старуха, заплакала.

Услыхал Герасим,- как: ножом кольнуло его. Видит он, какое горе делает старикам, и заныла в нем душа – жалко стало. Постоял-постоял он, подумал да и вернулся назад в кучерскую.

– Аль забыл что? – спрашивает Егор.

3амялся Герасим.

– Нет,- говорит,- Егор Данилыч, я вот что … покорно благодарю тебя за хлопоты и привет твой … только … я не пойду к хозяину вашему на эту должность.

– Что так,?

– Так, не пойду … поищу другого места.

Осерчал Егор:

– Аль ты смеяться вздумал надо мной, дурак ты этакий! То ныл: похлопочи-похлопочи, а то отказываешься. Эх ты, баранья твоя голова! Только меня-то остыдил.

Молчит Герасим, не знает, что сказать. Покраснел как рак, потупился.

Ничего не сказал Егор, только отвернулся. Надел шапку Герасим, пошел из кучерской, потом за ворота, и легко пошел он по улице. Легко и радостно было на душе у него.

1888 г.

--">