Николай Васильевич Гоголь - Мертвые души

морщиною лоб, закинутый на плеча черный или огненный плащ — и портрет готов; но вот эти все господа, которых много на свете, которые с виду очень похожи между собою, а между тем, как приглядишься, увидишь много самых [то] неуловимых особенностей… О, это пытка для автора. Он должен над ними долго продумать, прежде чем примется за кисть. [Он долго должен над ними продумать, прежде чем решится приняться за перо. ]

Один бог разве может сказать, какой был характер Манилова. На Руси, как и во всяком другом государстве, есть очень много таких [характеров] людей, которых обыкновенно называют ни рыба, ни мясо. [ни рыбой, ни мясом] Может быть, к этому разряду принадлежал и Манилов. В выражении лица его было что-то чрезвычайно сладкое и во всех приемах что-то заискивающее расположения и знакомства. Улыбался он очень приятно и был недурен[был очень недурен] собою: блондин с голубыми глазами. В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: [В первую минуту разговора с ним скажешь] Какой приятный и добрый человек! В следующую затем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: “Чорт знает, что такое!” и отойдешь подальше. Если ж не отойдешь, то почувствуешь скуку смертельную. От него не дождешься никакого живого или заносчивого слова, которое можешь услышать почти от всякого, [от всякого человека] если коснешься его предмета. У всякого человека есть какой-нибудь конек. Один[Далее начато: любит до] влюблен в охоту, так что если бы деньги, то скупил бы казалось всех собак; другой мастер лихо пообедать; этому уже, кажется, от рожденья внушил бог страсть колотить ямщиков и[ямщиков или] станционного смотрителя; у того рука чешется заломить угол бубновому тузу; но Манилов не имел решительно никакой страсти. Дома он говорил по обыкновению очень мало и большею частию размышлял и думал, но о чем он думал, тоже разве один только бог мог знать. Хозяйством тоже нельзя сказать, чтобы он очень занимался; он даже никогда не ездил на поля. Хозяйство как-то шло само собою. Когда приказчик говорил: “Хорошо бы, барин, то и то сделать”, “Да, недурно”, отвечал он обыкновенно куря трубку, которую курить сделал он привычку, когда еще служил в армии, где [тоже] считался скромнейшим, деликатнейшим и образованнейшим офицером. “Да, именно, недурное повторял он. Когда приходил к нему мужик и, почесавши рукою в затылке, говорил: “Барин, позволь отлучиться на работу, подать заработать!” — “Ступай”, говорил он, куря трубку, и ему даже в голову не приходило, что мужик шел пьянствовать. Иногда, глядя с крыльца на двор и на пруд, говорил он о том, как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или через пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян. При этом глаза его делались чрезвычайно сладкими, и лицо его принимало самое довольное выражение; врочем, все эти прожекты так и оканчивались одними только словами. В его кабинете всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на 14 странице, которую он постоянно читал уже два года. В[Далее начато: одной] доме его чего-нибудь вечно недоставало. В одной комнате была у него прекрасная мебель, стоившая, без сомнения, ему весьма не дешево. Зато в другой не было совершенно никакой, кроме разве какого-нибудь деревянного стула; вовсе не потому, чтобы он не считал нужным, но потому единственно, что не успел еще завестись, хотя уже более 10 лет, как жил он в своем доме. По этой же самой причине вместе с прекрасным бронзовым, вызолоченным и обделанным в перламутр канделябром подавался на стол какой-то гадкой, старый подсвечник. Его супруга, с своей стороны… но об дамах я очень боюсь говорить, да притом мне давно пора возвратиться к нашим героям, которые стояли перед дверью гостиной, взаимно упрашивая друг друга пройти вперед.

“Сделайте милость, не беспокойтесь так для меня, я пройду после”, говорил Чичиков.

“Нет, Павел Иванович, вы гость, вы должны вперед идти, говорил Манилов, показывая ему рукою.

“Не затрудняйтесь, пожалуста, не затрудняйтесь. [Далее было: Как можно для меня такое беспокойство] Пожалуста проходите”, говорил Чичиков.

“Нет, Павел Иванович, [Никак, никак] это обида. [“Нет, Павел Иванович, вы нанесете мне чувствительнейшую обиду. ] Как можно, чтобы я такому приятному гостю позволил пройти после себя”.

“Ах, боже мой… Мне, право, совестно, --">