Иннокентий Васильевич Омулевский - Медные образки

опять на образки. А исправник-от, шельмец, почесывает за галстуком да и говорит:

— Надо, мол, акт составить; дайте-ка мне сюда бумаги, перо да чернила.

Сходили, принесли.

— Садитесь-ка, говорит, Антон Матвеич (это он заседателю, значит), да пишите. — И стал ему подсказывать: тысяча восемьсот, мол, такого-то года, так и так, мол, — и пошел… А тот, заседатель-то, и пишет. Смотрел это, смотрел на них Степан, за ухом, почитай, раза четыре поскребся, да и бух в ноги исправнику.

— Помилосердуйте, говорит, отец родной! не погубите! Это, говорит, не я… Это, мол, надо быть, ребятишки малые играли да перевернули образки-то… мы, мол, эвтакими делами не занимаемся, ваше высокоблагородие, как вам известно…

— Ничего, говорит, брат, известно! Я уж, говорит, Степанушка, давно за тобой эвти грехи-то приметил; давно, говорит, до тебя добираюсь — вот что! Пишите, говорит (заседателю). Чего с ним толковать… мошенник!

А Степан-то это опять за ухом поскребся-поскребся да и говорит, тихонько таково, исправнику-то:

— Ваше высокоблагородие, пойдемте, мол, в кут; я вам там во всем покаюсь, всю душу то есть выложу!

— Пойдем, говорит, выложи душу; посмотрим, какая она у тебя: христианская или раскольничья… Пошли в кут. Исправник-то и говорит шепотком, значит:

— Ну, выкладывай, мол, душу…

А Степан ему в ответ, шепотком же, значит:

— Мне, мол, ваше высокоблагородие, чего душу выкладывать; я, мол, тут ни в чем но повинен, а только, мол, срам мне большой выйдет… Так уж, говорит, но посрамите: рублей двести, мол, выложим.

А исправник-то и вскинулся, да громко таково, почитай, на всю избу, инда курицы в шестке встрепенулись:

— Ах ты, сучий сын! Что-о-о? двести рублей? Н-с-е-т, шалишь, парень! Тут, брат, не двумястами, а тысячами двумя пахнет! Дело-то ведь это уголовное! ты как думал?

Степан, примерно, опять поскребся:

— Шестьсот, говорит, положу…

— Нн-е-е-т! — говорит:- ловок больно будешь! Последнее слово: тысяча!

Торговались они это, торговались, сударь ты мой, да ведь так на тысяче ассигнациями и положили. Выходит это исправник из кути-то, посмеивается, посматривает на заседателя да как тыкнет ему под нос красненькими-то.

— Что, говорит, Антон Матвеич: чья взяла?

— Ваша, говорит.

— А собольки, мол, когда?

— Через неделю, говорит, представлю.

— То-то вот и есть, говорит, батенька, — молоды! А уж шампанским напою… Не в счет! Пойдемте, говорит. А вы-де, братцы (это он старосте да понятым), тоже ступайте себе по домам; дело это, мол, я разобрал сам: клин — так клином и вышиб!

Вот оно и поди! В тот же день он от нас так и уехал вместе с заседателем… Такой был шутник, ей-богу! Нонече уж таких веселых людей нету-с!

Станционный писарь поставил на сундук свой допитый стакан и выразительно помотал головою.

— А ромец хороший-с! — заметил он тоном знатока.

— То-то же и есть; а вы еще отказывались…

— Да мы ведь, знаете, только с хорошими людьми пьем-с… Лошадей прикажете закладывать?

— Да, пожалуйста.

— Заложим-с, заложим-с…

Уехав через несколько минут с этой станции на тройке измученных лошадей, я долго размышлял дорогой, под звуки неотвязчиво и нестерпимо-скучно звеневшего колокольчика: действительно ли нет у нас ныне таких веселых людей, как этот исправник? И все мне мерещилось, что подобные «шутники» встречаются изредка и в наше невеселое время…

1862

^[1]

Примечания

1

МЕДНЫЕ ОБРАЗКИ. Рассказ. Печатается по кн.: Омулевский (И. В. Федоров). Полн. собр. соч., т. II. Первая публикация за подписью «Ом…ский»: Амур, 1862, 4 апр., № 26.

(обратно)
--">