Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк - Не укажешь...

Ничего я не знаю, ничего не ведаю.

— Ах, глупая баба!.. Нашей причины тут никакой нет, а што следовает по закону, то Максим и получит.

Так как олицетворением закона являлся писарь Костя, то жена Максима и переползла к его ногам. Понятые стояли сумрачно и старались не смотреть на эту жалкую сцену, пока Вахромей не поднял старуху на ноги. Общее внимание теперь было занято принесенной старухой веревкой. Это был обрывок старых вожжей и походил на все остальные веревки. Как ее ни вертели, в веревке не оказалось никаких особенно зловещих особенностей. Писарь занес ее в протокол, как вещественное доказательство: «а вышеизложенную веревку приобщили к настоящему делу». Под протоколом подписался старшина, а Вахромей и понятые поставили кресты. После этой невинной церемонии больше ничего не оставалось делать, хотя все и сознавали, что нужно что-то сделать: случай вышел не за обычай, и всем почему-то было совестно.

— А что мы с ним будем делать? — взмолился старшина каким-то упавшим голосом. — Как его так-то оставить?..

— Конечно, связать, — соглашался Вахромей. — Еще убежит, пожалуй…

Эта мысль почему-то показалась всем самой вероятной, и все торопливо зашагали во двор. Костя нес веревку, завернув ее в протокол. А Максим по-прежнему сидел на крылечке, в прежней позе. Старшина почувствовал новый прилив законного озлобления и накинулся на Максима с новым азартом:

— Ах, ты, идол отчаянный!.. Погляди-ка, как ты начальство свое беспокоишь! Все, брат, в бумагу описали, и веревка твоя — во… Будет над нами тебе издеваться! Да… Тоже придумал!

— Чего с ним разговаривать, — вмешался Вахромей, жаждавший тоже проявить свою энергию. — Костя, давай-ка сюда веревку-то…

В качестве специалиста Вахромей очень ловко скрутил Максиму руки назад и даже для безопасности поплевал в узел.

— Ну, теперь трогай.

Максима торжественно повели в волость. Он шел без шапки, опустив голову. В избе раздался громкий бабий вой. Вахромей шел впереди всех и кулаками разгонял толпу любопытных.

— Нет, что мы будем с ним делать! — повторял старшина, чувствуя изнеможение.

— А там видно будет, Силантий Парфеныч, — решил Костя. — Созовем старичков, пусть они решают… Дело совсем особенное. Ни к чему его не подведешь…

III

Хлопоты с Максимом заняли как раз все время до самого обеда, чем особенно был доволен староста Вахромей, скучавший без дела до тошноты. Неудачник-удавленник был посажен в холодную, а начальство отправилось по домам обедать. Около волости собралась кучка любопытных, ожидавшая дальнейших событий. Ответственными лицами при холодной оставались каморник Ипат, из отставных солдат, и сотский с бляхой. Посаженный в заключение Максим не проронил ни одного слова.

— Еще сделает над собой что-нибудь, — сомневался Ипат, заглядывая в дверное оконце. — Эй, Максим, ты жив?

Максим молчал.

После обеда начальство выспалось, напилось чаю и явилось в волость уже под вечер, когда свалил дневной жар. В волости уже собрались старички, долженствовавшие решить судьбу Максима. Все чувствовали себя неловко и потихоньку переговаривались между собой. Всем было ясно одно, именно — что не иначе, что Максима попутал нечистый, а с другой, и закон требовал удовлетворения. Ведь если каждый так-то начнет безобразничать, то что же это будет?.. Вообще чувствовалась важность наступившего момента и еще большая важность предстоявшей ответственности.

— Ну, старички, надо это самое дело обмозговать, — заявил старшина, усаживаясь на свое место.

Писарь Костя вооружился бумагой и пером, чтобы писать постановление. Старичкам была предъявлена веревка, и они отнеслись к ней с должным вниманием. Седые и лысые головы внушительно качались, а веревка переходила из рук в руки. Самый влиятельный из стариков, бывший церковный староста Сысой, заявил первый:

— Не порядок, господа старички…

— Уж это што говорить!.. — загалдели разом судьи. — Прямо сказать: всех он острамил, Максим.

— А перед начальством кто должен отвечать? — опять начал горячиться старшина. — Он-то задохся бы в петле, а мы отвечай… Да еще мы же его и хорони на опчественный счет, да харчи начальству, да прогоны, да поп бы еще не стал хоронить самоубивца. А пора наступает страдная… Понятых должны бы были измором морить у мертвого тела. Вот какое дело, господа старички…

— Уж на што хуже, Силантий Парфеныч… Страм. А надо его самого, идола, --">