Игорь Наталик - Бездна

бабушкиных попыток закармливать то

китайскими ананасами, то бананами, то арбузами. Помню, уже в несытые

студенческие годы нам показалась дикою мысль, рожденная вшестером над

арбузом: что это чудо пополам с черным хлебом можно вообще не любить. И

только однажды дед сдал, и я поил его из своих рук жарким чаем с малиной,

сидя подле жесткого топчана неотлучно и неусыпно.

Когда дедушка уже был очень и очень слаб и больше лежал, беспрерывно

слушая мои студенческие россказни, я будто внезапно вспомнил что-то:

"маминым" жестом (ком - в горле) без конца подтыкал ему под бок одеяло. Он

совсем не противился этому - только улыбался своею дивной улыбкой. Но как

светились, хоть уже и немного слезились, его серые глаза.

Меня всегда поражали тяжелые металлические предметы. Точнее - тот

Мастак, впаявший столько жизней, страхов и надежд людских в оружие,

принадлежавшее дедушке. Во-первых, конечно, привораживал

звонко-трубно-органный металл ружья, висевшего на стене курком вниз. Жаль,

что не помню ни рисунка на нем, ни надписи из тяжелых букв, ни даже

калибра.

Хотя отчетливо видение дроби, боль от нее же, попавшей на зуб, и

острейший нож для нарезания пыжей, об который я без конца умудрялся

резаться - а взрослым резался исключительно о тупые лезвия. Воображение

мое захватил невесть откуда (разумеется, только для меня) взявшийся,

тяжелый, звенящий своими безукоризненными гранями штык. Почему-то все

близкие называли его "японским", а вот куда он исчез - загадка для меня до

сих пор.

*

4

Наши игры "в войну" внезапно закончились подкопом под воинский

склад, похищением противогазов, дымовых шашек и забрасыванием ими, после

того как мы подперли снаружи все двери здания, танцевального вечера

старшеклассников в родной школе.

Удивительно, что никто не донес, и "поджигателей" тогда не нашли. Но

дедушка знал все и очень долго сердился, но тоже не выдал. Он, наверное,

осуждал и все предыдущие мои поджоги, однако всегда старался разобраться в

причинах, понять почему.

И это впервые от дедушки услышал фразу, глубоко мне запавшую: живое

должно жить. Она потом стала любимой у моей мамы.

Навсегда запомнил выражение необыкновенно умных дедовых глаз, когда

он рассказывал историю тети Лизы, на которую поднял руку страшный палач

энцефалитный клещ.

В детстве я не мог долго быть рядом с нею: стены вдруг начинали

ходить ходуном, потом карточно рушились, слезы подступали и захлестывали

щеки и горло. Владеть собою учился с трудом, поэтому выход был один

бежать прочь, страстно желаемую помощь для нее искать неизвестно где, у

кого.

Разумом понимал, что моих еще нетвердых сил бесконечно мало, чтобы

помочь, - мог только утешить. Мне становилось дико стыдно - тогда

возвращался и утешал, отвлекал на значимые только для нас разговоры и

обнимал ее наотмашь ручонками и всею душой.

*

5

Дедушкин сын Володя (мой отец) умер рано - на сорок втором году

жизни. Нам было: сестре - семнадцать, брату - десять. А мне чуть не

хватало до четырех лет. Отчетливо помню страшный сон и все детали, звуки

той холодной последней папиной ночи. Содержание сна рассказал деду на ухо,

приехав к нему и обняв за жилистую шею.

Но ни рядом с дедом, ни с другой родней - и это великая заслуга

нашей всегда молодой мамы - мы никогда, ни единой минуты не чувствовали

себя сиротами. Слово-то я, конечно же, знал, но оно всегда было мимо

ведь у меня были мама, и старшая сестра, и старший брат.

Мой побег в шестнадцать лет из дома дедушка воспринял как надо и

всегда с нетерпением ждал моих нечастых приездов и бесконечных рассказов

обо всем, что захлестывало нас обоих тогда. Так шли раз за разом к дедушке

волны-цунами: одна - из "тишайшего" океана, словно вздохнувшего невдалеке

от уставшей от обилия всего передового Японии, а другая - из ненасытной,

резко континентальной и бесконечно близкой Сибири.

Со временем водоворот жизни втянул меня до макушки, но до сих пор не

могу себе простить, что не сумел рвануться издалека на прощание с дедом.

А, может быть, он не уснул, а просто ушел с пути дерзких да молодых чуть в

сторону.

*

6

Дед постоянно подтрунивал (говоря, что он и сам - такой же) над

семейной атавистической слабостью к огню, пылающим углям, лесному костру,

и над неукротимой тягой к спичкам, кремням, зажигалкам. Но всерьез он

сердился, буквально --">