Антоний Погорельский - Чёрная курица, или Подземные жители

определить суть художественного новаторства Погорельского в жанре фантастической повести.

Всматриваясь в биографию писателя, мы тоже видим в ней не одного, а по крайней мере двух совершенно не похожих друг на друга людей. Один развлекается, шутит, вплоть до того, что, прикинувшись отвергнутым любовником, отчаянно прыгает в старый, заросший тиной пруд, насмерть перепугав простодушного отца невесты. Другой ревизует губернии, слывет исполнительным, аккуратным чиновником. Один эпатирует официальное мнение, сначала отказавшись от богатого состояния отца, а затем восстав против рутины университетских церемоний. Другой ратует за сохранение телесных наказаний, сводит на нет и без того уже иллюзорную самостоятельность университетов и до смешного самолюбиво оспаривает с губернским предводителем дворянства место у гроба с телом покойного Александра I.

Читатель вправе спросить: так какой же из двух настоящий Перовский? Думается, и тот и другой! Мы сталкиваемся здесь с так называемым явлением жизнестроения, весьма характерной чертой литературного быта 1810–1820-х годов. Не удовлетворенные наличным ординарным миром, писатели-романтики старались всячески эстетизировать этот мир, организовать его по законам одухотворенной литературной игры. Стремясь быть поэтами не только в своих сочинениях, но и в реальных поступках, романтики как бы поверх действительного мира воздвигали мир своей фантазии, и уже в этом случае поэтическая игра, взятая литературная «роль» осознавалась не как фикция, а становилась самой жизнью. «Жизнью земною играла она, как младенец игрушкой» – смысл этих слов A. А. Дельвига, адресованных хозяйке известного литературного салона С. Д. Пономаревой, отчасти можно отнести и к такому мастеру поэтической мистификации, каким был Антоний Погорельский.

Через два с небольшим года после окончания Московского университета, в 1810 году, двадцатитрехлетний доктор ботаники и коллежский асессор Алексей Алексеевич Перовский, будущий писатель Антоний Погорельский, возвращается в Москву. Здесь он сближается со своим давним знакомым, уже известным к тому времени поэтом П. А. Вяземским.

И вот вчерашний ревизор буквально на глазах московской публики перевоплощается в забавного шутника и остроумца. Он с головой окунается в атмосферу веселых розыгрышей, на какие только была способна неистощимая фантазия членов «дружеской артели» поэтов (в нее кроме Вяземского входили В. А. Жуковский, К. Н. Батюшков, Д. В. Давыдов, B. Л. Пушкин, Ал. Тургенев). Об озорных проделках молодого Перовского в Москве ходили легенды, часть из которых Вяземский сохранил в своей «Старой записной книжке».

Абдул визирь

На лбу пузырь

           Свой холит и лелеет,

Bayle, геометр,

Взяв термометр,

           Пшеницу в поле сеет.

Эта шуточная галиматья Перовского (а в таком духе было написано еще семь куплетов) была им поднесена самому А. А. Прокоповичу-Антонскому, тогдашнему ректору Московского университета и председателю общества любителей словесности. Или еще эпизод, зафиксированный все тем же Вяземским. Однажды, выдав себя за великого мастера масонской ложи, Перовский уверил сослуживца в том, что он самолично может принять его в масоны. «Тут, – рассказывает Вяземский, – выдумывал он разные смешные испытания, через которые новообращенный покорно и охотно проходил. Наконец заставил он его расписаться в том, что он бобра не убил».

Такое поведение молодого человека на первый взгляд плохо согласуется с карьерой преуспевающего чиновника, побочного сына вельможи, министра просвещения при Александре I графа Алексея Кирилловича Разумовского. Но это только на первый взгляд. На самом деле подобный образ жизни связан, пусть и косвенно, с глубинами общественного сознания человека 10–20-х годов XIX века. Сошлемся лишь на пример И. А. Крылова. Уже при жизни биография великого баснописца обросла легендами. То он, желая испробовать прелесть «золотого века», наряжался Адамом и, обросший, «дикий», представал в таком виде перед своим сановным покровителем. То мог явиться к государыне по ее просьбе и «вдруг» обнаружить, что из порванного сапога торчат пальцы… Оборотной стороной такого чудачества было явное желание как бы выйти за рамки социального стереотипа поведения, нарушить незыблемую норму общественного этикета. По сути, тут многое восходило к национально-культурной маске древнерусского шута, юродивого, который как бы --">