Сергей Павлович Залыгин - После инфаркта

далеко не всегда и во всем доверяя первым страницам. Впору было начинать сначала. Он и начинал, случалось, пять-шесть раз. Частичный выход из положения он знал, но только частичный: надо было писать быстро, чтобы не успеть измениться. Но далеко не всегда это удавалось. К тому же его одолевало - правда, так и не одолело - желание порвать и начало, и конец, все до последней странички, порвать к чертовой матери. На том и кончить.

К инфаркту Смирнов отнесся если уж не доброжелательно, то совершенно спокойно: всему свое время. Все, что происходит вовремя, - все справедливо. А ему в ту пору было уже почти семьдесят пять - это ли не время?

Тысячи и тысячи людей перенесли инфаркт, часто не вовремя, - и ничего, встали на ноги. Вот и Смирнов надеялся, что у него тоже обойдется: переболеет, а потом станет таким, каким был "до". А если умрет, так, чувствовал, не без удовольствия.

Однако врачи вытащили его из небытия (инфаркт был тяжелый, обширный). Врачи не спрашивают больного, хочет он жить или не хочет, они лечат и младенцев, даже еще не родившихся, и дремучих стариков. С одинаковым старанием лечат и хороших людей, и убийц каких-нибудь. Такая у врачей планида.

Однако инфаркт Смирнова разделил его жизнь на две очень разные части: предынфарктную и постинфарктную. Не важно, не имело значения, что по своей продолжительности это были совершенно несопоставимые части, все равно так было, и Смирнов совершенно точно угадывал неприятности, сопряженные с его постинфарктным состоянием. Первое, что с ним случилось, - он потерял координацию движений. Опять-таки ничего непредвиденного: в районе своего пятидесятилетия он уже эту способность терял...

Постинфаркт завел Смирнова в заведомо неизлечимую болезнь старости. В разговорах с женой Смирнов отзывался о старости не стесняясь в выражениях. Не стесняясь, хотя жена была только на три года моложе его. Но то разговоры. На самом же деле Смирнов старался свою старость ничем не раздражать. Признавая ее силу и могущество, делал все, что от него зависело, чтобы старость не очень уж возносилась. К сожалению, для этого у него было слишком мало возможностей. Старость - это, по существу, антипод жизни. Если в молодом и зрелом возрасте человек чуть ли не идеально обслуживается всеми своими органами, как видимыми, так и никогда не видимыми им, обслуживается так бескорыстно, так аккуратно, что он этой службы даже и не замечает, то при вступлении в болезнь старости положение радикально меняется: теперь он сам должен этим органам подчиняться, должен их обслуживать всеми своими силами.

И так он уже чувствовал себя - не без основания - серьезным специалистом по старости. К примеру, он точно знал, что все дело в органическом веществе. От этого вещества и само название "организм" произошло. Ну а если бы, положим, человек (да и вся остальная фауна) состоял только из костей, а те - из веществ неорганических - тогда как? Тогда человеку износу не было бы и срок его жизни исчислялся бы тысячелетиями. Однако скелет и снаружи, и - особенно - изнутри окружен самой разнообразной мягкой органикой, а всякая органика, как известно, только и делает, что исчезает и восстанавливается, исчезает и восстанавливается - в этом ее суть. Органика существует по воле Божьей, а неорганика эту волю как бы игнорирует.

Первые признаки болезни, называемой старостью, - повышенный интерес ко всему тому, что является не самой жизнью, а функциями собственного организма. Как-то: слух, зрение, дыхание, пищеварение, мочеиспускание, сердцебиение, кровяное давление, проблемы передвижения в пространстве и определение границ этого пространства.

Очень и очень противно: глаза слезятся, из носа течет, кожа все время чешется; если разобраться, так все у тебя болит, все без исключения, а самое главное - утеряна координация движений: голова кружится до тошноты, ходишь, придерживаясь стен, в сознании своего бессилия. Ведь любое существо, любая букашка потому и живет, что двигается. С момента рождения до момента смерти все живое двигается. Именно движение стало причиной существования слова, было прасловом и прамыслью, и "пра" терять нельзя, без "пра" ты никто и ничто. Старость деспотична, она не сегодня, так завтра свое возьмет, возьмет тебя в рабство. Без согласования с ней ты ничего не можешь - ни выйти погулять, ни посидеть за письменным столом, ни поругаться с кем-нибудь, ни съесть конфетку. Ничего!

Поначалу Смирнов видел в своей старости и нечто положительное, --">