Николай Алексеевич Некрасов - Том 7. Художественная проза 1840-1855

Тут еще подбежал и приятель его и говорит:

– Пожалуйста, танцуй! хозяин несколько раз спрашивал меня: что ваш товарищ не танцует?

– Да, право, дам нет.

В это время подбежал хозяин и, услышав его слова, схватил его за руку, потащил через комнату к даме в голубом платье и шепнул, поставив его перед нею: «Просите ее превосходительство на мазурку!»

– На мазурку! – сказал он почти машинально. Кажется, дама согласилась, – едва слышно пролепетала она что-то и опустила глазки.

«Она довольно мила», – подумал Зорин; поклонился и отошел, чтоб приготовить место. Дама, которую он ангажировал, была в самом деле недурна: двадцать с небольшим лет, русые локоны, голубые глаза, черты лица довольно приятные, но с отпечатком деревенской простоты; вообще в ее движениях была видна неловкость провинциалки; ей было неловко на шумном бале, она мало танцевала, потому что почти не имела знакомых и к тому же старалась держаться в стороне, чувствуя какое-то неудобство, когда сидела на виду, подверженная очкам, лорнетам и просто глазам бальных франтов.

Зорин ожидал начала мазурки, отчаявшись уже увидеть тут Лёленьку. И вот смычки ударили, пары разместились вкруг залы, и первая пара открыла мазурку. Зорин натянул перчатку и побежал отыскивать свою даму… туда – сюда: нет! и след простыл.

– Не видали ли вы дамы в голубом платье и токе с перьями? – спросил он какого-то старика в вицмундире. Тот посмотрел на него и ничего не отвечал.

Зорин побежал дальше, спрашивал о даме с кавалером со звездой: нет! Он воротился и вдруг в дверях встретил отца Лёленьки и мать, а за ними и самую Лёленьку.

– Что это ты бежишь?

– Ах! я ищу дамы! – сказал Зорин, едва опомнившись и чрезвычайно обрадованный неожиданною встречею.

– Ну, вот тебе и дама! – сказал старик, указывая на дочь.

– Я и то дала им слово, – сказала Лёленька и протянула Зорину руку; Зорин схватил ее и пошел с Лёленькой к своему месту; но только он дошел, как его дама с своим светлоликим спутником идет прямо на него, запыхавшись…

– Извините, пожалуйста, мою жену; она опоздала, она была в уборной.

– Да, извините меня! – сказала дама и протянула руку, покраснев и опустив глазки. Но Зорин отступил и начал в свою очередь извиняться: наговорил извинений кучу и кончил тем, что уже ангажировал другую. Он не мог отказаться от Лёленьки; ну а это, думал он, как-нибудь обойдется.

Но господин со звездой огорчился; дамочка смешалась и не знала, что отвечать, так что самому Зорину стало жаль ее. Все смотрели на них. Зорину делать было нечего; он поклонился и пошел к своему месту.

Дама с мужем уехала.

Хозяин, проводив их, после напрасных упрашиваний остаться, подбежал к Зорину с упреками.

– Ну как же это можно, такая рассеянность; а они уехали… это невежливо… на что это похоже? – и пошел.

Зорин выдержал этот залп; выдержал еще несколько косых взглядов и улыбок, выдержал довольно длинный выговор от товарища, – делать нечего: это для Лёленьки. И в самом деле, она стоила такого пожертвования; она с таким милым участием начала его расспрашивать: в чем дело? Он рассказал по порядку, как он не танцевал, ожидая ее, как ему навязали эту даму, как она скрылась, как он был счастлив, встретив Лёленьку, и как потом был несчастлив, и как теперь опять тысячекратно счастлив.

– Будто вы меня не знаете, не могли сказать, что имеете даму, а я не большая охотница до танцев, вы знаете, я бы могла и не танцевать, – сказала Лёленька и повернула голову к дверям, где стоял стройный офицер с черными усиками и красными отворотами. Издавна существует и со времен Грибоедова известно и ведомо всякому сочувствие московских барышень с гвардейским мундиром; к тому же офицер не танцевал и пристально рассматривал Лёленьку. Мне показалось, что Лёленька сказала своим взглядом: вы бы не были без дамы. Может быть, я и ошибаюсь. Впрочем, я уверен, что она, несмотря на слова свои, рассердилась бы на Зорина и из мщения танцевала бы с гвардейцем… мщение извиняет всё.

– Но отчего вы так поздно приехали?

– Ах, это совсем нечаянно: сегодня поутру генеральша Лоскуткина прислала папеньке билет на бенефис какого-то молодого актера, и вот мы поехали. Семь или восемь водевилей было выставлено в афишке; я просидела целый вечер и не могла ничего разобрать: весь спектакль казался мне одним попурри в 15-ти действиях. Я решительно не могла разобрать, где оканчивалась одна пиеса и начиналась --">