Евгений Александрович Шкловский - Заложники (Рассказы)

немного побыть рядом с ним, словно ничего не ведая о его скорой гибели.

А может - чтобы еще раз вдохнуть поглубже того воздуха, который окружал его, которым он дышал. Еще раз проникнуться неповторимым ощущением полноты и одухотворенности существования, которое возникало там, в его доме под мохнатыми елями.

Затаиться - и взглянуть в последний раз наверх, в плотно закрытое окно мансарды. Задуматься о неподъемной тайне жизни и смерти.

Я ведь даже не спрашиваю, почему он это сделал. Ответа все равно не будет. В оставленной на столе записке - поперек тетрадочного листа, резкими, набегающими друг на дружку буквами - просьба никого в его смерти не винить.

Классическая литературная формула.

Ж а н р.

И то, как он это сделал, прости Господи, тоже жанр. Вернее, почти жанр. Охотничья двустволка. Разутая, раздетая нога. Холодный металлический ствол во рту. Гулкий выстрел в ноябрьской тишине пустынного дачного поселка.

Старик Хем подмигивает с фотографии.

Кажется накануне как раз пошел снег. Первый и последний снег той поздней осени.

Роман был завершен. Я вспомнил, как он назывался. "Недуг бытия".

7

Меня почему-то часто тянет туда, хотя я прекрасно знаю, что уже никогда не застану его.

Забор в нижней части участка завалился, речушку возле мостков почти занесло песком, две ели возле дома спилены. И все обрело запущенный, одичалый вид, даже дом кажется сильно обветшавшим.

Я смотрю, поднявшись по ступенькам, сквозь стекло на веранду, на его картины, на забыто мерзнущего на топчане детского голыша, на плетеные кресла... Почти все здесь осталось по-прежнему, только холодком необжитости веет оттуда, изнутри, да и снаружи тоже, кажется, посерело. Лишь березы все так же шумят, сея на землю свои целлулоидные семена. Летят, летят...

Трудно, почти невозможно поверить, что это произошло. Что это произошло здесь.

В литературе автор, убивая героя, остается, как правило, жить и живет долго, до глубокой старости. А бывает, что и воскрешает его, передумав. В любом случае ты знаешь, что это как бы не настоящая смерть, что все это вымысел автора, его воображение, его расчет. Она - только возможность, напоминание о реальности, но не сама реальность.

Эту же бессмысленную, нелепую смерть переиграть нельзя, настолько нельзя, что твое собственное существование начинает казаться мнимым, как будто бы вымышленным. Какой бы литературной она ни была, отменить, вычеркнуть ее невозможно!

И все-таки, вроде бы случайно сходя на знакомой станции с электрички, я спешу сначала по мощенной булыжником дачной уличке, потом по лесной тропке, по опушке и снова по дачной уличке, вдоль высоких и низких заборов, вдоль чужих молчаливых домов в глубине участков, с замиранием сердца приоткрываю незапертую калитку и ничего не могу с собой поделать: мне чудится, что вот еще мгновенье - и он непременно выйдет мне навстречу. Или выглянет из своей мансарды.

И я увижу его посеребренную красивую голову, умные, внимательные, как всегда задумчивые глаза...

А вдруг, в самом деле, роман все еще не дочитан и финал неизвестен? Вдруг рукопись еще на столе, там, наверху... Впереди еще много страниц, впереди еще долгая жизнь - вдруг?

Я прислушиваюсь, прислушиваюсь...

--">