Лев Абрамович Кассиль - Изустный период в г. Покровске

дело.

— Замечательно!

— Силища какая!

— Вы нарочно понятное выбрали!

— Прочтите еще!

— Еще! Еще!

Но кто-то вспомнил, что «Левый марш» в кружке читали и «не поняли».

Прочел им «Необычайное происшествие», «В Гаванне все разграничено четко» и многое другое.

«Шумный успех», как говорят рецензенты. Привлеченные моим неизмеренным громкогласием, пришли из других кружков. Пришлось перейти всем в большую комнату, где была читальня. Читальню закрыли. Но многие остались слушать.

Нашлись в библиотеке книги Маяковского. Читал с любой страницы, где откроется. Все оказалось понятным. И тогда посыпались вопросы:

— Что такое Леф? Что такое футуризм? Какие книги есть у Маяковского?

Много вопросов не по существу. Вернее «о существе» — сколько лет Маяковскому, женат ли? Рост, возраст и масть.

Потом вспомнили, конечно, Есенина. Потом о мейерхольдовском «Ревизоре». Опять о Маяковском. Слушали очень внимательно. Только парочка одна иронически перешептывалась. Признаться, нервировали. Потом выяснилось: туземные апповцы.

Часы отстригли «без пяти одиннадцать». Голос мой стал «комнатным» от сипоты. И тогда я понял, что прочел нечаянно целую лекцию. Меня очень благодарили. Я здорово устал. Книги Маяковского разобрали. Записались в очередь на них. Уже на улице — Брешка затихала и уличка гудела электростанцией — председатель спросил:

— Простите. Я хотел вас спросить — есть ведь, наверно, руководство поэтическое? Теория, так сказать. Действительно учиться надо. Да, учиться.

Меня встречали на улице потом так:

— Здорово! С приездом! Слушай, правда это ты Маяковского здорово читаешь? Я зайду. Почитаешь?

В библиотеке среди закупленных книг я видел Маяковского «Для голоса».

А один раз слышал такой спор. Некто в форменной фуражке ругал и поносил Маяковского. Председатель горячо защищал: «Надо уметь читать», — говорил он.

Дома у себя я всех сагитировал. За чаем жарят цитатами из Маяковского: «Чаи гони, — говорит отец, — гони, поэт, варенье».

И из больницы, где работает отец, приехала маленькая женщина-врач. Жила она по разным заграницам, с Розой Люксембург чуть ли не друг была, а теперь живет за городом при больнице и презирает «новых». Приехала и первым делом:

— А ну-ка, прочтите. Ни слова не понимаю из этой бездарности.

Пришлось прочесть, и, видно, очень понравилось. Потому что молчала весьма огорченно. И уехала обиженная.

В Саратов приезжал Маяковский. Весь кружок ездил на его лекции. Ночью возвращались. Многие пешком. Мороз. Семь верст замерзшей Волгой. Приехали туго набитые Маяковским и восторгом. Только одна учительница заявила, что «Маяковский неврастеник…»

А братишка мой, саратовский студент, рассказал: звал он одного своего профессора на Маяковского. Тот ответил:

— Нет, спасибо. Надоела мне эта «згара-амба».

— Так ведь то Каменского.

— Ну-у! Значит спутал. Все равно не пойду.

Разные слухи поплыли из Саратова.

Бодро пришел Маяковский в гублит и представился. А там спрашивают:

— А кто это такой Маяковский?

Это в гублите-то! И будто кричал Маяковский на всю Немецкую.

А еще будто ходил он по гостинице «Астории» утром в одних трусах. Принимал воздушные ванны. Может быть, это вранье.

Принимал ли Маяковский ванны, так и не знаю, но что баню мне за это в кружке задали, это знаю, и очень хорошо знаю.

— Что же это ваш Маяковский? — укоризненно говорили кружковцы, нехорошо без штанов-то.

И крыть было нечем.

Владимир Владимирович, будете еще в Саратове, ходите в брюках.

Когда стали толстые и тощие журнальчики блефать на Леф и Маяковского, друзья мои из клуба Халтурина ходили огорченные:

— Читали Полонского? Что же это? Ругань все. Нехорошо.

И своими силами «опровергали». Брали в полон Полонского, ошельмовали Ольшевца. Ну, а других Лежнячьих вообще не бьют.

Незадолго до моего отъезда кружок совместно с АППом устраивали большой литературный вечер в рабочем районе.

Я приготовил Маяковского. Все, и даже кружковцы, отговаривали. Не поймут, дескать, рабочие.

Я человек упрямый. Читал Маяковского.

Зал громадный. Театр недостроенный. Кирпичные стены. Стропила. Акустика паршивая. И битком. Тысячи полторы. Железнодорожники, деревообделочники и костемольщики.

Прочел с подъемом. Дошло. Шибко хлопали, топали ногами и дружно орали «быс».

Один машинист знакомый, драмлюбитель страстный, просил потом --">