Гайто Газданов - Третья жизнь

земля почти недоступной страны — единственной, на которой возможна моя жизнь. Не осталось ничего, кроме этого последнего путешествия, весь мир закрыт для меня, и есть только или эта страна, или вода, медленно заливающая легкие, и глубина океанского дна, и сотни лет, удаляющие меня от моей жизни, и уже умирающая, уже тускнеющая память о том, чем я был и что перестало существовать.

И я увидел — в последний раз — песчаную и жаркую страну на крайнем юге России, и обломанный ствол небольшого дерева на опушке леса, и тихий день: светит позднее осеннее солнце, слегка шипит песок под мягким ветром. Когда, много времени спустя, я снова приехал туда с севера — там ничего не изменилось: тот же ветер, да солнце, да шипение песка. Но только обломанного ствола не было, его занесло, — и я подумал тогда, что в этом засыпанном обломке не осталось даже воспоминания о том, как плескались в воздухе листья и качались ветви и как струился в нем сок — от низа до верхушки, — как кровь в остановившейся фигуре задумавшегося человека.

* * *

Раньше меня всегда мучила мысль, что я никому не могу рассказать обо всем, мою последнюю правду; и все, что напоминает ее, я изменю — и мне ничего не останется из того, что было в действительности; ничего — кроме нестерпимого желания рассказать. Я старался представить себе человека, которому мог бы сказать об этом, — и не находил его. Иногда это желание поднималось во мне с такой силой, что я уже почти начинал говорить, но что-то останавливало во мне душившие меня слова и признания, и я опять оставался молчаливым и задыхающимся, как раньше. Я знал, что никогда не напишу об этом — потому что все равно это останется непонятным, — и даже самому себе я не могу признаться во всем. Один раз я хотел это рассказать священнику на исповеди, — хотя я не верил ни в Бога, ни в необходимость исповеди, — но я любил этого священника. И когда шершавая парча епитрахили покрывала мою голову и раздались заглушённые слова^[2], которые он сказал, — я вспомнил о его диалектическом и холодном уме и о романтической его любви к Богу, которая была скорее явлением искусства, чем той простой и бесконечно крепкой любовью, от которой текут из глаз соленые, человеческие слезы, — и замолчал.

И вот теперь я не колебался признаться себе во всем — до конца. Мне казалось, что когда кончатся слова, и рассказы, и чувства, то останется темное пространство впереди, наполненное непонятным и зловещим ожиданием. Но это было не так: и после всего, вместо мрака, которого я ожидал, я увидел точно ослепительное сиянье воздушной реки.

* * *

Я родился на севере, ранним ноябрьским утром. Много раз потом я представлял себе слабеющую тьму петербургской улицы, и зимний туман, и ощущение необычайной свежести, которая входила в комнату, как только открывалось окно. В ту ночь, когда я потерял себя, — и в вечер, когда я встретил незнакомую женщину на террасе кафе, — я с неожиданной силой ощутил это ледяное прикосновение. И осталось только — лицо женщины, стоящее передо мной, и вблизи, в горячем воздухе — холодное и спокойное течение, — как снежная тень, проходящая вдоль моей жизни.

(обратно) (обратно)

Примечания

1

Это было как бы последним зрением… — В мусульманской мифологии и ряде христианских апокрифов тело Азраила (Израила), ангела смерти, изображено состоящим из глаз и языков, соответствующих числу живущих. Умирающий получает перед смертью иное, особое зрение; если по какой-либо причине ему удается избегнуть смерти, оно остается с ним навсегда.

(обратно)

2

И когда шершавая парча епитрахили покрывала мою голову и раздались заглушённые слова… — Епитрахиль — часть облачения священника, надеваемая на шею под ризу; это широкая лента, спускающаяся по центру одежд донизу. В «Новой Скрижали, или Объяснении о церкви, о литургии и о всех службах и утварях церкви» архиепископа нижегородского Вениамина (1738–1811), наиболее авторитетном толковании церковной службы в дореволюционное время, о символическом значении епитрахили говорится следующее: «Епитрахиль означает совершительную и свыше сходящую благодать Св. Духа… подобно тому, как Сам Христос на Своих раменах нес крест на страдание, так поступает и иерей, удостоившись совершить таинство страданий Его. Без епитрахили иерею нельзя совершать ни одной службы». Возложение епитрахили на голову кающегося --">