Алексей Михайлович Ремизов - Том 3. Оказион

беги!

* * *

После обеда приходит Бебка и, молча, стоит около меня.

– Здравствуй, Сака-фара!

– Сам ты Шака-фара! – недовольно отвечает Бебка.

– Что ты губы-то распустил, ишь ты какие они длинные у тебя, словно у Агаги какой, побил тебя кто?

Бебка молчит.

– Ты не обедал?

Молчит.

– Чаю хочешь?

Молчит.

– Вот что, Бебка, пойдем-ка, да заснем, и я лягу с тобой, расскажу тебе страшную-страшную сказку!

Я беру его на руки и несу на кровать.

Сначала делаю ему «долгую-долгую» козу и сороку с «холодненькой водицей» и грею животик, но он не улыбнется, тогда закрываю глаза и начинаю храпеть.

– Бу-бу-ка! – тихо говорит Бебка.

– А! это ты, Бебка, а я думал, детосека пришел!

– Ска-зку! – еще тише говорил Бебка.

– Сказку! Ну, слушай!..

– «Когда-то давно-давно жили-были Чокыр и лиса, жили они дружно, приятелями, в лес ходили, на пароход ходили»…

Бебка зевнул и затаращил глазенки

«Вместе спали после обеда и цветы собирали желтые, пищики делали»…

– Как у парохода? – сонно спрашивает Бебка; его личико розовеет, губки надуваются и оттопыриваются.

«И вот случилось раз, не стало у них хлеба, а есть хочется»…

Бебка спит; я тихонько слезаю с кровати.

Но скоро он просыпается, испугался, – мокрехонький, – и начинает плакать…

Уносят домой.

* * *

– Я тебе цветов желтых принес! – кричит Бебка.

Он растегивает штанишки и вытаскивает оттуда измятые одуванчики.

Я беру у него цветы и застегиваю штанишки.

– Ну, а теперь, пойди лучше к Ивану Онуфричу, я сейчас занимаюсь, Бебка!

– Тогда я к тебе никогда не приду! – ворчит и уходит.

Из соседней комнаты слышу такой разговор:

– Ты козла содрал, Рогатый?

– Содрал.

– Пищит?

– Сейчас запищит, слышишь? – и Длинный начинает пищать.

– Мама говорит, заяц у нас убежал с кашей.

– Я его встретил! – строго замечает сердитый сапожник.

– А козла?

– И козла.

Иван Онуфрич входит ко мне, ставит два стула, вешает на спинки нитки и начинает мотать.

Бебка ходит за ним и, если нитка путается, он терпеливо ждет, когда Иван Онуфриевич распутает узел.

Бебка работает!

Потом, когда сучат дратву, он, в длинном сапожном фартуке с молотком ходит по комнате. Он заглядывает на полки с книгами и постукивает по корешкам.

– Эти мне нравятся, оне хорошие, – говорит он, показывая на те книги, где наклеены разноцветные билетики, – а эти нехорошие, и почему книги не падают?

* * *

Хмурое, холодное утро.

Должно быть, по морю льды идут.

Река серая, грязноватая.

Дождь пошел мелкий осенний.

Я сижу у окна; тихо, только ветер протяжно долго гудит и стонет.

Вдруг вижу Бебку; он стоит на берегу с голыми до колен ногами и смотрит в даль реки.

– Здравствуй, Бебка! – кричу ему.

– Бубука! – отвечает его звонкий голосок, – пароход пришел?

– Не знаю, а пищик?

– Свистульки у меня нет, ты сделай мне, Бубука!

И Бебка бежит ко мне, начинаются разговоры о пищике, о желтых цветах, о козле.

* * *

Я собирался уезжать.

Догорал вечер, – малиновый, нежась, лежал на тихой реке.

Зацветал шиповник.

Принесли Бебку проститься, его уж укладывали спать.

– Простись же с Бубукой, он никогда не приедет к нам!

Бебка сонный вытянул губки и вдруг увидал на столе собранные в кучу пестрые речные камушки.

– Что это, Бубука?

– Это я ем, кушанье на дорогу.

– Отдай мне!

– Ну бери, тебе на память, Бебка.

Он сразу оживился, собрал все камушки в свою шапку и заторопился домой. Но когда хотел надеть шапку, камни посыпались, и он захныкал.

– Иди-ка, Бебка, спать, все камни принесу тебе, ну прощай, Бебка, прощай!

Бебку унесли.

А я остался с камнями, да и те не мои.

(обратно)

Музыкант^*

Он хотел петь…

Когда случалось ему бывать в концертах, пальцы его принимались вслед за дирижером выплясывать в воздухе такт, а лицо строилось под пьесы – гримасничал, особенно губы: то оттопыривались, то прикусывались, то расходились чуть не до самых ушей, а голова тянулась и в ту и в другую сторону, помогая исполнению. Подымался на цыпочки, пристукивал каблуком, раскачивался – из кожи лез.

Нередко видали его у витрин музыкальных магазинов; там подолгу и сосредоточенно выстаивал он, высматривая: свежие обложки новых, только что полученных пьес, а потом нехотя отходил прочь и шел по улице, сгорбившись, неровной, подплясывающей походкой, чему-то улыбаясь, от чего-то хмурясь, себе на уме, – не просто покручивая летом тоненькой --">