Вадим Сергеевич Шефнер - Жаркое лето

причине мы перестали ходить в лавку за керосином, и даже чаю не кипятили по утрам. В кадке оставалось мало воды — только для питья, и мы перестали мыться.

Все эти дни Лёнька уходил куда-то и возвращался перемазанный в глине, и я никак не мог догадаться, куда он ходит.

На четвёртый день я пошёл к Шурочке, и она сказала, что в эти дни Лёнька к ней не заходил.

От неё я побрёл на карьер и, когда я шёл туда, увидел Лёньку. Он шагал с таким торжествующим видом, что даже не заметил меня.

Я пришёл на карьер, и мне стало понятно, куда Лёнька все эти дни уходил.

В песок около родника был воткнут отрезок водосточной трубы, откуда-то утащенной Лёнькой. По трубе вода стекала в жёлоб из камней, промазанных глиной, и по этому жёлобу текла в лужи. Некоторые лужи были соединены канавками, и головастики были в них живёхоньки.

На меня нашла непонятная злость, и я даже не знал, что мне делать. Не сразу я догадался, что надо разрушить это Лёнькино сооружение, но когда догадался, то сразу принялся за дело. Ударом ноги я отшвырнул железную трубу, и она, гремя, покатилась по откосу.

Теперь вода родника снова бесплодно падала на песок, но этого мне показалось мало, и я как мог разворотил ногами камни Лёнькиного жёлоба.

Покончив со всем этим, я забрался по откосу наверх и лёг на жёсткую траву. Было нестерпимо жарко.

Я долго так лежал, а потом увидел, что кто-то спускается в карьер. Это была Шурочка. Она не могла увидеть меня, и я смотрел, куда она пойдёт. Она подошла к роднику и остановилась. Очевидно, она ничего не знала о Лёнькиной затее, потому что долго и удивлённо рассматривала развороченные каменья, куски глины и водосточную трубу.

Теперь она стояла совсем близко от меня, и я видел её лицо.

Интересно наблюдать человека, когда он думает, что его никто не видит. У многих при этом можно заметить совсем другое выражение лица, и наблюдать это не всегда приятно. Но Шурочка и наедине была такой же, как с нами. Я видел, как с весёлой серьёзностью она оглядела всё, что было вокруг неё, потом улыбнулась и стала исправлять разрушенное.

Я лежал и ждал, когда она кончит. Я ждал, когда она уйдёт, чтобы снова всё разрушить. Дело у неё подвигалось медленно, некоторые камни откатились далеко, и ей тяжело было таскать их наверх, но она их всё-таки таскала и скрепляла глиной, ещё не успевшей высохнуть.

Руки у неё были вымазаны в глине, и зелёная лента, которая у неё сползала с головы и которую ей приходилось поправлять, тоже была вымазана в глине.

Мне вспомнилось, что в тот день, когда я впервые увидел Шурочку, её лента тоже была выпачкана глиной, и мне почему-то стало не по себе, и мой поступок стал мне казаться не совсем хорошим.

Ещё я вспомнил, какое бледное и милое лицо у неё было в тот день, когда мы с Лёнькой навестили её во время болезни, и мне стало совсем грустно.

А она всё возилась внизу с этим жёлобом, и я видел, что ей это тяжело, но ничего не мог сделать. Сойти к ней — это значило признаться в том, что виновник разрушения — я.

Стараясь не глядеть на Шурочку, я лёг на спину и смотрел в небо, но оно было раскалённое и тусклое, и смотреть на него было больно. Горький дым горящего торфа стлался надо мной, и, кроме неба и дыма, ничего не было.

Посмотрев вниз, я увидел, что Шурочка возится с большим камнем, и видно было, что поднять его ей не удастся.

Тогда я не выдержал, встал и спустился к ней по откосу. Она даже не удивилась мне, а когда я сказал ей, что это Лёнькина работа и я её разрушил, она только спросила меня: «Зачем?», но я промолчал.

Теперь я подтаскивал камни, а Шурочка скрепляла их глиной.

Когда всё было кончено и вода снова побежала по жёлобу к лужам, тогда мы пошли домой.

— Я бы всё равно проиграл пари, — сказал я Шурочке, когда мы ступили на шоссе. — Смотри направо.

Справа на небо наплывала туча, она была большая и тёмная и двигалась быстро, вырастая на глазах у нас. Теперь она казалась такой же огромной и тяжёлой, как земля, и небо между тучами и землёй было зажато как бы в гигантские, неуклонно сдвигающиеся клещи.

Туча догнала нас и закрыла над нами солнце. Мы шли, шли по старому шоссе, и гром гремел прямо над нами, и прямо над нами ломались фиолетовые клинки молний, а когда мы перешли мост, тогда на нас упали первые капли дождя, первого дождя за это жаркое лето.

1940 г.

--">