Александр Алексеевич Богданов - Провокация

препятствовать? А? Свете тихий, весна красная, и все прочее!.. Как ты насчет этого понимаешь? Вот когда-то давно в пещерах с харугвами ходили, а по нонешним временам тоже вроде разных харугвей обозначается.

Ощетинился он.

— Сказал тоже — харугвей!.. Да если бы и так, то харугва одно дело, а служебная присяга и закон — другое. С нашего брата начальство тоже требовает… И за подобные рассуждения я тебя как ундер по-инструкции правил в участок предоставлю. Понял?..

— Что же, — отвечаю, — участком меня пугаешь?.. Ноне такие времена, что скоро вашим участкам капут.

Покрутил он хвостик уса, молчит… Тут я совсем осмелел. Говорю:

— Довольно!.. Кончили дураками быть, пора умными стать… Свете тихий, весна красная… А?.. Бедным людям, можно сказать, все пути-дороги открыты. А у тебя кутузка!.. Кутузку с нагайкой-то вашему брату пора забыть… Вот я весь перед тобой, столарь Димитрий Чиркин на двух ногах естества стою. И буду стоять. Да… И даже полтинника не дам. А ты меня пальцем тронуть не моги.

Оторопел он, вижу, — не ожидал такого штурма от меня.

— Што же, — говорит, — я из-за куска хлеба стараюсь. Коли ваша власть вверх потянет, мне усе равно кому служить, от кого жалованье получать.

Закончили мы разговор… Вижу, позеленел он даже от злости, а сдерживает себя, потому что не знает, какой оборот политики выйдет, за кем верх останется. Зашел я к приятелю Калинкину, тоже столарь. Пошли мы с ним к «Трем святителям». А домой возвращались в обнимку и даже «Вставай, подымайся, рабочий люд» петь ладились.

Только в скорости времени вышел от всех сулов да посулов отказ, и свободам, значит, крышка. Которые на собраниях первыми ораторами да почетными людьми были, всех прямо от представительского кресла да в каталажку. И исчезли люди, кто куды… Словно гольцы в норы…

Сижу я раз вечером, по домашности занимаюсь, в комнату два жандарма, как снег на голову, шасть… Что такое?.. Допрос снимать… Так и так… Предписание от начальства… Агытатор!.. Жена в ревку, ребятишки тоже… Содом, кутерьма… Я, признаться, сдрейфил порядочно… Однако от тюрьмы да от сумы не отрекайся… Вот тебе и харугва!.. Вот тебе и трудовое… Ждали, думали — свете тихий, весна красная, а оно, вишь, как перекувырнулось. Обрядился в дальний путь, подушку взял, табачку да хлеба, попрощался с домашними, восплакнули… Повезли мила дружка в казенный дом. Неделя, другая прошла — допрос. «Агытатор!.. Против предержащих властей нехорошие слова употреблял?» — «Какой, мол, агытатор. Даже хфамилию каракулями проставить не умею…» — «Все вы, говорят, незнающими прикидываетесь, однако, вот Утриносов показывает, что употреблял!..»

Ага, думаю, вот оно что! Ах, ты, сволочь этакая, Утриносов! Ну ладно!.. «Употреблял, отвечаю, такое время было, не я один — все употребляли… И Утриносов тоже высказывал: все равно, мол, к кому прилаживаться, услужить. Был подлец, подлецом и остался».

Так, гражданин… пришлось и мне вот этакое кораблекрушение претерпеть.

Какую вы мне на этот предмет свою резолюцию дадите? Оно, конечно, Утриносов поганое дело сделал. Подлая бестия, привык из каждого дела оборот личиной выгоды извлекать: где двугривенный, а где целковы! А вот меня соседи засмеяли:

«Дурак… — Это я-то… — Там от правительства одна провокация вышла, а ты, дурак, развесил уши, нашел перед кем распространяться, — перед фараоном». — «Что же, отвечаю, не я один, все поверили, дураки были. За всю свою страдательную жизнь я, может, только единый раз горечь сердца излил… И манихфест этот царский — я так понимаю — сплошной обман…»

Только вот вы мне што, товарищ, скажите… Неужели теперь опять мы в старый свиной хлев пойдем? Нас трудового народу, милиёны, а их, мучителей-гонителей; можно сказать, тысячи, не больше… И в конечности последствий неужели наш верх не окажется? Ведь ежели мы сразу силой возьмемся, то этих гнид и паразитов в момент раздавим. Как по-вашему? Раздавим иль нет? А?

…

1908.

--">