Михаил Петрович Аношкин - Семья Ладейщиковых

короткие минуты отдыха, подходил к Петру, спрашивал о чем-нибудь. Петр отвечал односложно и думал: «Что ему надо от меня?» Чаще, словно по пути, стал заходить парторг и рассказывать разные новости. Петр плохо слушал его: он решил уйти из этого цеха. Когда он подал заявление об уходе, ему отказали. Кузнец, узнав об этом, неожиданно рассердился: обиделся за свою профессию. Он взял металлический обрубок, сунул его в горн и, когда тот раскалился, схватил обрубок клещами, сказав Петру на ходу:

— Гляди!

Кузнец работал небольшим молотком, работал азартно, с перестуком. Петр изумился: в ловких руках кузнеца бесформенный обрубок превращался в замысловатую вещицу — не то цветок, не то в ветку березы.

— На! — кузнец положил на цементный подоконник еще не остывшую вещицу.

— Здорово! — не выдержал Петр.

— Легкий ты человек, Ладейщиков, — сказал кузнец, вытирая с лица пот. — Хоть ты и грамотный, а ничего не смыслишь. Ты мне лучше в глаза наплюй, но кузнечное ремесло не позорь! И уходи, коли нет в тебе души. С глаз долой!

Но Петр не ушел, он даже не обиделся на горькие слова кузнеца. Ему было стыдно.

Вскоре после этого случая Петра вызвали в цеховое партийное бюро, и парторг сказал ему:

— Думаем дать вам, Ладейщиков, ответственное поручение. Заболел редактор цехового «Крокодила». Вам когда-нибудь приходилось иметь дело со стенной газетой?

— В школе.

— Хорошо. И стихи, наверно, писали?

— Было, — покраснел Петр.

— Вот видите! Согласны?

У Петра нехватило духу отказаться. Уходя от парторга, он недоумевал — недавно выговор записали и вдруг такое дело доверили! Неужели другого не могли найти?

Но над «Крокодилом» Петр трудился на совесть, потратил пять дней. Два члена редколлегии рисовать не умели и писали неважно, зато в изобилии снабдили Петра фактами, и ему стала известна масса разных цеховых новостей, которых раньше он никогда бы и не узнал.

Когда вывешивал готовый номер, боялся — вдруг никто не подойдет, вдруг его труд никого не заинтересует? Волнение было напрасным. У «Крокодила» столпились рабочие, послышались веселые разговоры, смех.

Петра охватило радостное волнение, и он вышел из цеха. Назавтра к Петру подошел парторг, крепко пожал руку и, улыбнувшись, сказал:

— Наделали вы шуму своим «Крокодилом». Хорошо! Что ж, придется вас сделать постоянным редактором. Нынешний редактор болеет часто, освобождать его надо. А вам это дело в самую пору. Договорились?

Петр не возражал.

— Ну и чудесно! На первом же собрании мы вас и утвердим.

* * *

Это были трудные для Тони дни. Петр приходил домой усталый, молчаливый, равнодушный ко всему. Придет домой, бросит спецовку, покушает и ложится на кушетку, заложив руки за голову, и думает о чем-то. Когда он снова появился пьяным, когда она узнала, что случилось с Петром в цехе, Тоня не находила себе места и готова была по-своему расправиться с Петром. Но утром, увидев, как он спит, раскинув руки, увидев его по-детски обиженное выражение лица, ей вдруг стало его жалко, и она не сказала ему тех обидных слов, которые появились во время бессонной ночи.

На работе ей вручили письмо. Тоня удивилась: ей никто не писал на заводской адрес. Письмо было от Никиты Бадейкина.

«Дорогая Тоня! — писал Никита. — Пишу тебе из Челябинска. Работа моя идет успешно. Здесь меня приняли радушно, создали все условия для работы. Сегодня я засиделся. Посмотрел на часы: время уже два, а спать совсем не хочется. Вот я и решил тебе написать. Извини меня за это, но я не мог удержаться от соблазна написать тебе.

Я очень долго размышлял над тем коротким разговором, который у нас с тобой произошел в тот вечер в саду. Я вспомнил день, когда мы впервые с тобой встретились. Это ведь было в первом классе. В первом классе! Десять лет мы учились с тобой почти за одной партой, десять лет мы дружили с тобой! Еще раз прости меня, Тоня, за то, что я ворошу наше прошлое, но оно, это прошлое, отчетливо вспомнилось после того вечера. Я вижу: нескладно у тебя сложилась жизнь, трудно тебе с Ладейщиковым…»

Тоня не дочитала письма. Она разорвала его на мелкие кусочки, сжала их в кулаке, задумчиво глядя в окно. Брови у ней были насуплены, губы сжаты — сейчас она была особенно красивой, мужественной. Тоня постояла минуты три, потом распахнула окно и выбросила изорванное письмо. Бумажные лепестки подхватил ветерок, рассыпал их в стороны.

В --">