Александр Алексеевич Богданов - Тайга разбужена

зимой идти? А они ушли.

Родион замолкает. «Кто ее знат? — може, и впрямь так? В отряде не одна молодежь, а многие даже из степенных мужиков. Эти — народ верный: хозяйства зря не бросят».

Вечером новый разговор с Летным.

— У тебя сено или овес есть?

— Хоша бы и есть, што тебе?

— Фураж для отряда требуется.

Родион медлительно ворочается в своей широкой однорядке, осторожно прикидывает в уме:

«Овса нету, а насчет сена надо сообразиться…» Летный видит это и успокоительно предупреждает:

— Ты, товарищ, не сомневайся!.. Заплатим. Вот не будет денег, тогда не взыщи. Впрочем, тогда сам, своей охотой, пособишь, чай? В других местах пособляют… Ишь вы, староверы, крепки…

— Да я што ж? Раз для обчей пользы, я согласен, — оправдывается Родион.

Укол староверчеством не обижает. Родион не особенно-то почитает староверов; однако кстати считает нужным упомянуть:

— Стара вера ничему не мешат!..

Сговариваются в цене.

Летный расплачивается наличными, и не бумажками, а серебром.

У Родиона нет большой надобности в деньгах, и ему приятно главным образом то, что вот эти люди не нахрапом, не силком, на него насели, а с уважкой отнеслись, вникают в его жизнь, понимают, что все же он хозяин. И партизаны сразу вырастают в его глазах.

«Самоуважительный человек, хоша и из городских!» — окончательно решает он про Летного.

Серебряной мелочи много, в горсть и не соберешь. И Родион раскладывает серебрушки по кучкам и два раза пересчитывает.

Ночью он выходит на двор.

Звезды хороводом кружат над тайгой. Заимка далеко, с ее стороны ничего не услышишь.

В голове вперебой идут разные мысли:

«Шут ее разберет?.. Чирьи, слышь, зрезают… Ладно. Зрезайте». А сердце ёкает: «Не сожгли бы заимку».

Секлитея приставила щитками к запотевшему окну ладони и уткнула в них лицо.

А на улице нет-нет да и покажутся невиданные гости. Японцы протрусят мелкими стежками, ходят попарно и втроем мерным, заученным маршем. Иные одеты в козьи полушубки, что нахватали на русских складах. Любопытные америкаецы в мерлушечьих шубах степенно, по-хозяйски разгуливают.

— В ка-а-лошах!.. — не отрываясь от окна, удивляется Секлитея.

— В калошах — это мериканцы, — поясняет Тихон. — А которые в солдатских шинельках, — те «чеки»…

У сборни — японский флаг. Ветер треплет в воздухе грязное полотнище с выцветшей кружевиной посредине, словно кто харкнул большим кровяным плевком.

Просто и скучно тянется день.

Заходит бойкая Трофена, вдова, что живет через улицу.

Трофена статна, полногруда, речиста и по-мужицки сильна. После смерти мужа, пропавшего без вести на войне, она осталась бездетной и жила у свекора. Злые языки сплетничали, что она путается с молодыми деверьями.

На Трофене — сапоги, штаны, мужицкий зипун и шапка.

Приходу ее рады: все-таки живой, свой человек.

— Ты што, ровно на святки оболоклась?

Одна строгая Секлитея недолюбливает Трофену и косится на ее греховное одеяние. Мысленно хулит ее: «Ишь, анафема, вырядилась, ни стыда, ни зазору!» Трофена не медлит с новостями, у нее рот, как добрый сухой стручок: разинет — оглянуться не успеешь, сразу полная горсть гороху.

— Ой, че только деется, че деется! У Игошиных, слышь, всю избу перебуторили. Оружие, че ли, искали? Пришли это япошки, носами нюхают, промежду себя лалакают. Бабка в кути лежала, лицо ветошкой накрыто; подошли к бабке, платочек вот етак подняли… Бабка вытаращила на них глаза, а они пальцем в нее тычут, смеются, головами качают: холосе! холосе!.. Бабка чуть не померши от страху. Сундуки взрындили. Серебро да кой мех был — все забрали… Переводчик с ними… Тоже все головой качает, кланяется: холосе!

Рассказов Трофены заслушались и ребята. Пашутка со Спирей подлезли совсем близко.

Трофена в шутку мазнула Спирю варьгой по губам:

— Мот-ри, япошки утащут, в яму закопают!

Секлитея, придравшись к случаю, делает строгий выговор:

— Балуй, малого у меня пугаешь!

— К Нефеду пришли. Тычет переводчик ему в грудь: «Боль-севик? Боль-севик?» У Нефеда в сундуках не тронули, а лошадей с коровой угнали.

— Разъязви их душу! — негодует Тихон. — Большевиков ищут, а серебро да скот забирают.

— Пулями такую сволочь стегать! — бросает Родион.

— Япошки по сундукам, а мериканцы больше нащет баб с девками. Маньку Сокореву серебряными рублями льстили. Бо-ольшие, круглы, белы рубли. И чудно как-то зовутся, вроде как --">