Аркадий Алексеевич Первенцев - Остров Надежды

мир» публикуется роман А. Первенцева «Испытание». В это же время, под Туапсе, он начинает работу над романом «Огненная земля» — о героическом подвиге десантников, штурмовавших гитлеровские укрепления под Керчью. А в 1946 году в Горячем Ключе А. Первенцев написал первые страницы романа «Честь смолоду», одного из лучших произведений о советской молодежи. За роман «Честь смолоду» он был удостоен Государственной премии.

Потом последовали романы о рабочем классе — «Гамаюн — птица вещая» и «Оливковая ветвь», волнующий рассказ о московских рабочих тридцатых годов, о сталеварах, ученых.

Давняя писательская любовь Аркадия Первенцева — моряки. Им он посвятил свои романы «Матросы» и «Остров Надежды».

Роман «Остров Надежды», над которым писатель работал в 1963—1967 годах, о воинской доблести нового поколения моряков, владеющих самой сложной техникой — атомными подводными лодками. Как всегда, писатель проделал огромную предварительную работу. Он изучал жизнь моряков Северного флота, сам плавал на атомной лодке. В книге рассказывается о первом кругосветном переходе советской атомной лодки, которая проделала путь подо льдами через Северный полюс, Берингов пролив, мимо Командоров, через Куро-Сио, Индийский океан.

Читаешь роман «Остров Надежды» — и входишь в мир его героев: командира подводной лодки Волошина, офицера Лезгинцева, замполита Куприянова, штурмана Стучко-Стучковского, матроса Снежилина, журналиста Ушакова, входишь в атмосферу духовно насыщенной жизни, нравственной чистоты, царящей иа корабле.

Маршал Советского Союза А. И. Еременко, познакомившись с романом, писал об авторе: «Любовь его к морякам поистине неистребима. Любезный моему сердцу кавалерист Первенцев — ныне капитан первого ранга запаса. Ни много ни мало, пять лет отдал писатель изучению материала, нового не только для него, но и для всей нашей литературы. И вот перед нами его роман «Остров Надежды», посвященный людям атомного подводного флота. Писатель проник в святая святых — рассказал о тех, кому Родина доверила самое могучее оружие современности».

Николай Веленгурин.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

В семь вечера, да, ровно в семь — по электрическим часам на белом столбе — Дмитрий Ильич Ушаков с трудом добрался на свою «милую московскую окраину». Издалека он увидел неокрепший массив по улице Гарибальди и трусцой направился к одному из высоких и узких домов, будто предназначенных для основания будущего монумента великому итальянцу.

С полудня температура резко упала. Снизившиеся облака принесли много сухого, сыпучего снега. Закрутили метелицы по столичным улицам, разрумянили щеки прохожих, вызвали тот прилив энергии, который приносит мороз истинно русскому человеку.

Дмитрий Ильич миновал заледеневшие глинистые холмы и строительный мусор, очутился в затишке у лифта. Озябший, успокоенный, нажал кнопку своего этажа. Тихо задребезжал лифт. Впереди — теплая комната, ужин или обед, называй как хочешь вечернюю трапезу, а перед едой стакан кагора, убивающий простуду, а еще раньше — горячий душ.

Позади — мелкие неприятности по работе, уколы самолюбия, даже метель позади, хотя сложенное из бетонных плит здание стоит на четырех сквозняках.

С крошечной прихожей начинался уют. Тесно, чуть повернуться — гопак не попляшешь, а — хорошо. Скунсовая шубка Зои на месте и сапожки: вернулась. Из кухоньки выглянула Тоня, жена, поспешно отвязала фартук, встретила мужа, спросила о погоде и заторопилась к своему посту у четырех конфорок.

Дмитрий Ильич привык к положению среднего человека — к более или менее твердой зарплате, небольшим приработкам от гонорара, к общественному транспорту, ко всему тому, что не отделяло его от остальных соотечественников. Раньше были мечты, порывы, желание если не выпрыгнуть, то выйти вперед, а потом все улеглось, вошло в норму — «спокойней жить не лучше и не хуже других». К сорока двум годам выработались стойкие привычки.

Дочка устроилась на диване, закуталась в малиновый шерстяной шарф и, привалившись к валику, читала французский роман с твердыми глянцевитыми листами, хранившими заурядные подробности сложной семейной жизни — измены, неверности, фальшивые чувства и вспышки давно, казалось, забытых, старомодных страстей.

— Извини, папа, забралась сюда, — лениво разжимая губы, сказала Зоя и, не меняя положения, потянулась к --">