Овадий Герцович Савич - Воображаемый собеседник

похожи на серое сукно, на простое серое сукно, какое идет на солдатские шинели. В распределителе новый помощник. Носятся мальчики, скрипит пером Евин, Кочетков открывает дверь, мрачно огрызается Ендричковский, молчит Петракевич, тов. Майкерский гордится тем, что его учреждение — образцовое учреждение. Впрочем, Петр Петрович взял какие-то деньги. Этих денег не надо было брать, их нельзя было брать, Петр Петрович ошибся, их именно нельзя было брать. Жаль, что некогда сказать это сослуживцам. Он наговорил им много пустяков, он что-то шумел и о чем-то спорил. Это все пустое, и не так уж важно сукно, и не так уж значительны люди, а денег все-таки нельзя было брать. Надо было бы сказать еще раз об этом детям, — пусть помнят и не ошибаются. Но все это теперь не важно, поздно думать об этом и жалеть, Петра Петровича больше нет.

Скоро не будет и Елены Матвевны. Что же она не идет, Елена Матвевна? Она, наверно, не знает, где ей искать мужа, с которым она прожила вместе почти тридцать лет, а он не может подняться и пойти ей навстречу. Ее следовало бы встретить, как королеву, она заслужила это. Как он любил ее, как он сроднился с ней, мыслями, телом, дыханием!.. Но и это теперь не так важно, и это уже позади. Что же еще осталось, что мешает упасть на камень и стать самому камнем? Ведь морю все равно, камень или человек.

Да, воображаемый собеседник. Ну, он не так-то был разговорчив и занимателен, этот собеседник всей жизни. Конечно, с ним Петр Петрович сроднился не меньше, а пожалуй, и больше, чем даже с Еленой Матвевной. Ведь это все-таки был он сам. Ну, до свиданья, Петр Петрович, или как его звали? В шуме волн уже не различить имени, ветер разорвал звуки и унес, они уже стали частью, маленькою частицей ветра и морского шума. Что же еще?

Это — все. Это — вся жизнь, долгие пятьдесят пять лет? Вот для этой минуты жил человек, которого звали Петром Петровичем, говорил с другими и с собой? Все для того, чтобы стать вечно молчащим камнем?

Камень еще видел. Петр Петрович посмотрел кругом. Двинуться он уж не мог. Ветер разорвал облака. Солнца не было, только где-то в тучах пробивался розовый свет. Небо метнулось в глазах и закружилось. И Петр Петрович увидал звезды. Их было много — тысячи светящихся точек, миллионы. Никогда раньше он не видал столько звезд. Они дрожали, описывая круги. Затих ветер, и замолкло море. Что это произошло, что в мире все остановилось, а звезды стали видны днем? Это — конец или начало?

Елена Матвевна уже давно искала мужа. Она сбежала вниз, там его не было. Она побежала назад, думая, что он, может быть, вернулся кружным путем. Беспокойство охватило ее. Она останавливалась на дороге и звала. И ей показалось, что кто-то слабо ответил ей. Она обогнула скалу и увидала, что Петр Петрович сидит на камне, прислонившись к скале, голова его повисла, а тело сползает к земле. Она кинулась к нему и обхватила его своими слабыми руками. Он открыл глаза, с трудом набрал воздуху в задыхающийся рот и тихо сказал:

— Умираю, Елена.

Он хотел улыбнуться и в улыбку вложить прощанье, любовь и привет всему, что он оставлял, но и на улыбку не хватило сил. Только чуть вздрогнули углы губ, и тело его обвисло на руках Елены Матвевны.

Он не слыхал, как она закричала. Он не слыхал, как пришли люди и, сняв перед ним шапки, отнесли его наверх, в белую дачу. Он не слыхал, как причитала и плакала Елена Матвевна, как кто-то послал телеграмму детям и сослуживцам и как пришли соболезнующие ответы. Он не слыхал, как Елена Матвевна жаловалась всем, что не успела купить ему очки, и он так и читал до самой смерти, плохо разбирая даже крупную печать, — как будто это было важно еще теперь. Впрочем, и она знала, что это не важно, она, в сущности, плакала совсем о другом — о том, что роднило ее с покойным таким простым, живым и последним воспоминанием.

Петра Петровича положили у окна. В окно видно было море. Оно все шло и шло, волны неслись, как войско, как неисчислимая армия, блестя на солнце шлемами, и казалось, что крайние — фланговые — идут так быстро, даже бегут, и передовые разбиваются одна за другой, а в это же время центр вовсе не движется, — но это только казалось так, на самом деле море шло всею огромною непостижимою своей величиной.

1928

--">