Георгий Ефимович Черчесов - Испытание

брату родному отвлечь его от затеянного, потому что весь он ершистый, и чем больше его уговариваешь, тем жестче он упирается. Так борцы на ковре на каждый натиск соперника удваивают свои усилия. Сегодня Илье вздумалось почитать несколько страничек — подумать только! — таксистам! Вслух! Сочиненьице! Глухой, непривычно серьезный голос Ильи дребезжал от плохо скрываемого волнения:

— «…Нас четыре миллиарда, и каждый из нас — дитя Земли! Видит одни и те же звезды, испытывает одно и то же атмосферное давление — семьсот шестьдесят миллиметров ртутного столба, — стремится к счастью, — что ни человек, то к своему — мечтает о подвигах и славе — на свой лад, страдает и любит, плачет и смеется, теряет и находит, спит и бодрствует… Все мы ищем свое место, карабкаясь, взлетая, мчась на автомобиле, плывя на корабле, задыхаясь от бега… Нас четыре миллиарда, и мы по разные стороны баррикад, которые деляг нас по тому, кто что ищет в жизни и кто как смотрит на Другую сторону, кто как добывает себе пропитание, жилище и другие блага — своим ли трудом или чужими руками, чужим потом… Нас четыре миллиарда, это немало, если мы все станем творить добро. И это совсем мизерно, если помнить, какие огромные адовы мощи загнаны в бомбы и ракеты, для пуска которых требуются лишь секунды безумия и паники… Нас четыре миллиарда, и от каждого из нас зависит, будет ли нас завтра вдвое больше или не останется на Земле ни одной живой души. И чтоб не исчезли мы — криком кричи, вопи, ори, надрывайся, вещай, напоминай миру древнюю истину: каждый день жизни — поединок!»

— Видал, какая пошла детвора! — громко захлопнул тетрадочку Илья и растроганно уставился таксистам в лицо. — Не чета нам.

— Смотри, как бы твой старший в писатели не вышел, — серьезно заявил Сергей Павлович, самый степенный среди таксистов, — есть у него это… — он неопределенно поводил пальцами, подыскивая слово.

— Есть, — не моргнув глазом, согласился Илья.

Майрам потянулся к тетради. Этот крупный, неряшливый почерк — буквы на разлинованной бумаге валятся то налево, то направо, то в середине слова чуть ли не достают до верхней строчки, а то наоборот превращаются в карликовые закорючки, — знаком Майраму. Впрочем, он слышал, что у сыновей почерк похож на отцовский… Илья отвел его руку в сторону:

— Чего ты?

— Дай поглядеть, — эта тетрадочка Майраму не раз попадалась на глаза, и он заподозрил, что старший сын Ильи не имеет к ней никакого отношения.

— В другой раз, — отрезал Илья, и знакомые смешинки запрыгали в его зрачках. — А вы, братва, живете, дрыхнете, спите с бабами — и не догадываетесь, что все мы в одной машине. Родился — и с ходу угодил в общую связку. Да помнить должен, зачем родился. Но головы у нас забиты другим. А вот наши младшие только вылезут на большой свет — уже мозгами шевелят, о зле и добре размышляют!

— Спроси Волкодава, он знает, для чего живет, — засмеялся Володя.

Илья спрятал в потайник тетрадочку и, точно застыдившись своей серьезности, поспешил натянуть на себя личину шутника и балагура. Он побарабанил обрубком указательного пальца по стеклу часов и кивнул на крайнее такси, из которого воинственно обрушивался на площадь разноперый, забористый посвист-храп. Чужому, несведущему, случайно забредшему сюда человеку, наверняка слышалось, что в этой какофонии участвуют двое: один неистово издавал разбойничий клич, приводя прохожих в ужас, а второй торопился унять трусливую дрожь деликатной, скорбно-раскачивающейся трелью. Но когда раздавался жалкий писк стыдливых, конфузливых скрипок, тогда появлялось убеждение, что поблизости расположился бивуак полка. Но таксистов этим разноголосьем не проведешь. Они знали, что сонный оркестр представлен одним солистом и он вопреки ратнораскатистым музыкальным аккордам находится в полном штиле. А поезд вот-вот должен причалить к станции.

— Дрыхнет, а? — Илья помотал головой от леденящих слух переливов храпа.

— Надо бы его разбудить, — нечаянно обронил Майрам. Илья живо обернулся к нему. Шаловливо подмигнув шоферам, насмешливо предложил:

— Попытайся…

Черные брови его дернулись к морщинистому лбу, обнажив огромные фары голубых, подзадоривающих, жгуче сверлящих глаз. Он, конечно, не мог упустить такого шанса. Не та натура. Не пощадил и своего закадычного друга-товарища. Попади он в аварию и подвернись ему случай подшутить над братом родным, он не утерпит, не смолчит. --">