Вениамин Александрович Каверин - Девять десятых

Ладонь медленно сжалась.

Впрочем, Шахов тут же разгладил листок, аккуратно засунул в кожаную ленту обивки и усмехнулся чему-то, поднеся к губам задрожавшую руку.

На углу Суворовского его снова остановили красногвардейцы. На этот раз он сам заговорил с ними:

— Вы в Красной гвардии, товарищи? — спросил он у одного из них, белокурого парня в замасленной черной тужурке.

— Ну да, в Красной гвардии, — отвечал парень, недоверчиво глядя на Шахова.

— Вы от Военно-революционного комитета?

— А тебе что за дело, от кого мы? Ты посты, что ли, проверяешь? — сердито спросил маленький взъерошенный красногвардеец.

— Да стой, погоди! — остановил его белокурый. — У нас наряд от комитета, — объяснил он, — а сами мы с нашей организации, с Лесснеровского завода.

— Стало быть, штаб ваш…

— А ты что, к нам, что ли, записываться хочешь? — насмешливо пробормотал маленький красногвардеец.

— Штаб наш районный там же при заводе, в помещении больничной кассы, — объяснил белокурый, — ну, и тут, в Смольном, тоже что-то есть вроде штаба…

Больше спрашивать было не о чем, а Шахов все не отходил от пикета, внимательно разглядывая этих простых и озабоченных людей, которые крепко держали в руках свои винтовки и как будто знали что-то такое, о чем он, Шахов, мог только догадываться. Он завидовал этой уверенности, спокойствию, сознанию своей правоты.

3

— Счел долгом явиться на защитные посты армии, верной Временному правительству, — счастливым голосом сказал прапорщик, звонко щелкнув каблуками и поднеся руку к козырьку, — для того, чтобы по мере сил и возможности принять участие в защите родины и революции.

Человек в английском пальто перестал стучать пальцами по подоконнику и посмотрел на него с недоумением.

Он спросил, немного заикаясь:

— Какого полка?

— Кексгольмского гвардейского полка прапорщик Миллер.

— Кексгольмского гвардейского полка? — с раздражением переспросил человек в английском пальто. — Опустите руку. Как дела в полку?

— Невзирая на агитацию, полк остался верным Временному правительству, — без малейшего колебания отвечал прапорщик.

— Вы плохо осведомлены, прапорщик. Когда вы из полка?

И он продолжал, не дожидаясь ответа:

— Кексгольмский полк снял посты и занял Главный почтамт и телефонную станцию. Можете идти!

Прапорщик слегка прикусил губу, сделал пол-оборота кругом и вышел.

В полутемном, слабо освещенном коридоре лениво слонялись туда и назад дворцовые служители.

Вокруг было пусто, сонливо, — как будто все, что происходило на улицах, на площадях, в казармах, в правительственных зданиях Петрограда, не имело ни малейшего отношения к этим холодным комнатам.

Прапорщик наткнулся на высокую перегородку, разделявшую зал на две неравные части, отворил дверь; юнкер, стоявший на часах, молча посторонился.

За перегородкой находилась столовая, богато инкрустированная черным деревом; вдоль стен на паркетном полу лежали матрацы, пол был усеян окурками папирос, огрызками хлеба, пустыми бутылками от дорогих французских вин, десятки лет сохранявшихся в императорских подвалах.

Юнкера Владимирского, Михайловского, Павловского училищ, веселые и равнодушные, оживленные и безучастные, вооруженные и безоружные, бродили туда и назад в табачном дыму.

Никто не обратил особенного внимания на офицера, появившегося из части дворца, отведенной Временному правительству.

Высокий рыжеватый портупей-юнкер пристально вгляделся в него чуть пьяными глазами, — видимо, принял его за своего знакомого и, весело приподняв над головой бутылку белого бургонского вина, прокричал чью-то чужую фамилию.

Прапорщик, изредка проводя рукой по лицу, пылавшему яркой краской, молча прошел в одну из комнат, на стенах которой стройными рядами висели огромные, в тяжелых рамах, картины: выбросив вперед голову, напружинив поддернутое вверх тело, выгнув грудь, солдаты в высоких шапках маршировали по нарядным улицам Петербурга.

Прапорщик молча остановился перед одной из картин, — на ней император, создатель фрунтового государства, на белой лошади с белым султаном между настороженных ушей, принимал парад лейб-гвардии Преображенского полка. В стекле массивной позолоченной рамы отражались колонки ружей, составленные вдоль стены, и пулеметы, стоявшие на подоконниках.

Окна были открыты, и за пулеметами в неясной, беловатой отмели --">