Николай Евгеньевич Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность

свои силы.

Впереди он видел лес, сзади и по бокам раскинулись поля. Где-то там ходят пограничники, бегают, ловя малейшие запахи, сторожевые собаки. А вот он в десяти метрах от границы, и никто не видит его, и никто не знает, что он здесь, что он полон сил и бесстрашия.

Лев глубоко вдохнул воздух. От леса несся запах хвои… Лев вспомнил пахотно-угловского председателя ревкома Алексея Силыча и его рассказ о том, как он полюбил звезды, и небо, и воздух, наполненный запахом хвои… Лев пожалел, что нет звезд и луны, но тут же он подумал о том, что природа, закрыв небо тучами, заодно с ним…

Так он сидел, ожидая наступления условного часа. Вдруг какая-то тень мелькнула и скрылась. Это был заяц. Лев вскрикнул от неожиданности, затаил дыхание, сжался. Так он пролежал несколько минут, вслушиваясь и вглядываясь в темноту. Было необыкновенно тихо. Тишина действовала угнетающе.

Тревога овладела Львом. Сердце гулко забилось.

Затем ветер пробежал по лесу, деревья зашумели, и тревога схлынула — нет, никто не услышал его.

Часы показывали условленное время. Он вынул фонарик, нажал кнопку, на миг зажег его, погасил и несколько секунд лежал на снегу, всматриваясь в темь.

Метрах в пятнадцати от него вспыхнул ответный сигнал.

Лев нажал кнопку еще раз. Ему ответили.

Ответил Сторожев. Петр Иванович отполз от нейтральной полосы метров пятнадцать. И, словно из-под земли, перед ним выросли фигуры пограничников.

И тут же он услышал выстрелы.

10

Стреляли по Льву, бежавшему к нейтральной полосе. Он крутился по полю, падал, поднимался, снова бежал, петляя, и твердил про себя:

«Господи, пронеси! Я жить хочу! Я хочу жить!..»

Люди были сзади и спереди. Они кричали: «Стой!» — они хотели взять Льва живым, но он все бежал, делая зигзаги. Тогда грянул еще один выстрел.

Стремительно рванувшись вперед, Лев упал.

Пограничник засветил фонарь.

— Наповал.

С поднятыми вверх руками мимо трупа шел Сторожев; он даже не взглянул на Льва. За себя он был спокоен: ни оружия, ни антисоветской литературы. А за незаконный переход границы, — это Сторожев очень хорошо знал, — большевики карают шестью — восемью месяцами тюрьмы…

А там…

Там Дворики… Лет пять-шесть, как ему было приказано начальством дефензивы, он будет «спать».

Потом «проснется» и начнет работу. Ту самую, которую кулаки и эсеры не доделали в начале двадцатых годов.

Сторожев ухмылялся про себя.

Он и думать-то забыл о Льве Кагардэ…

Эпилог

То, что грядет.

Софокл

Поставлена последняя точка, и, перелистывая написанное, я возвращаюсь к событиям, которые потрясли город, названный мною Верхнереченском, в годы, предшествующие Великому Наступлению.

Все вновь ожило передо мной.

Длинной чередой проходят люди — участники тех событий. Каждый из них либо дорог, либо ненавистен мне. И, думая о них, я вспоминаю давным-давно минувшие годы, юность, искания, тихие улицы родного города, через которые лежал наш тяжкий, многими ухабами пересеченный путь.

Мы вышли на верную дорогу и знаем, куда идем. Но будем готовы ко всему — грозы еще впереди!

И если честные глаза, прочитав все, что написано здесь, раскроются шире, сердца забьются сильней, разве это не самая драгоценная награда за мой труд?

Я вижу головы, склонившиеся над книгой, руки, листающие страницы, глаза, скользящие по строкам, и я думаю: это мои современники. В этот час они живут мыслями, записанными мною, страстями, мною пережитыми. И как дороги они мне, разделяющие мой гнев и мою радость, мои идеи и мечты, они — герои написанных и ненаписанных книг.

При мысли об этом уходят из памяти разочарования и неудачи — встают образы людей, рисуются незабываемые картины наших дней, и хочется еще глубже проникнуть в тайная тайных людских жизней, хочется постичь величину совершающегося и увидеть своих героев на нашем широком пути.

1936

--">