Анатолий Вениаминович Калинин - В тылу отстающего колхоза

Он даже не прочь дать под проценты сенца колхозникам.

В темные ночи Иван Савельевич выезжает на лодке на Дон, закидывает сети, хищничает. А его жена потом ходит в воскресные и в будние дни в станицу, приторговывает рыбой.

Никто Ивана Савельевича не прижимает, налогов с него за подряды не берут, при случае он даже пошучивает: «По старости на меня законы не распространяются».

А сам, несмотря на свои шестьдесят лет, выглядит на редкость сохранившимся, глаза из-под седых бровей по-прежнему смотрят зорко и молодо. Ходит в поношенной фетровой шляпе, чуть ссутулившись и согнув ноги в коленях, опустив руки. Ступает по колхозной земле легкими, вкрадчивыми шагами.

«Как лисовин вокруг птицефермы», — определила меткая, острая, на язык колхозница с Вербного хутора Дарья.

Его тезка и одногодок Иван Иванович Костылев не кулак. Соловецкие острова его к себе не манили, и от Советской власти он не скрывался. Но и в колхоз со всеми не вступил. «Погляжу с берега, как людей на волне понесет к лучшей жизни».

Один на весь хутор остался бирючить в своем доме под белой цинковой крышей, как на островке, затопленном вешним разливом коллективизации. Дом Костылева, и правда, стоит на самом берегу, купаясь корнями яблоневого сада в Дону, несущем мимо двора свою ничем не замутненную воду.

Наружностью и в разговоре ласковый, тихий. Вежливое обхождение Ивана Ивановича с людьми вошло уже на хуторе в поговорку.

— Люблю с ним дело иметь, — хвалился мне председатель колхоза, — голоса не возвысит.

— Он вежливо и шкуру сдерет, — загадочно добавила присутствовавшая в правлении при этом разговоре Дарья.

— Ну, ты всегда так, Дарья! — сердито оглянулся на нее председатель.

— Какие же могут быть дела у колхоза с Костылевым?

— Разные, — уклончиво пояснил председатель. — Незаменимый, одним словом, человек.

— Сдерет и по хутору нагишом пустит, — не утерпела, снова вставила Дарья. И опять выпросила себе осуждающий взгляд председателя. Выдержала, только чуть повела в сторону бровью.

— Ты, Николай Михайлович, что-то очень добрый стал. При Степане Кузьмиче этим промежуткам никогда такой воли не было.

— Промежуткам? — переспросил я у Дарьи.

— Ну да! Такие, как навоз, — ни при какой воде не тонут. При царской власти ему неплохо было. До коллективизации он жил-богател и после коллективизации богатеет, вокруг колхоза пасется. Люди строят, а он пристраивается. Промежуток…

Живет Костылев, как уже сказано, на берегу, и ничего не стоит ему выйти за день несколько раз на крыльцо своего дома и взглянуть на колхозные лодки, тут же покачивающиеся под его двором на причалах. За это начислит ему колхозный счетовод к вечеру семьдесят пять сотых трудодня. Попутно и садоводческого техникума моторный баркас обласкает Иван Иванович хозяйственным взглядом. Взгляд его обходится техникуму в сто двадцать рублей в месяц. Когда же потребуется Костылеву, то, по условию, не спросясь, он дни напролет возит на техникумовском баркасе с задонского огорода кукурузу и картошку и — целыми копнами — луговое сено.

Сена ему нужно много. К холодам на костылевском дворе уже стоит высокий стог — чуть поменьше, чем на колхозной ферме. Еще и этого, бывает, не хватит. Зимой надергает из припасенных за Доном, притрушенных снегом копен и везет по льду на санках. Завел три молочные коровы. Всю зиму, даже в бескормные годы, коровы жуют у него во дворе колхозное сено. Нет, он не ворует, ни одной былинки не возьмет чужого.

Сделал себе добротный, на дубовых колесах развод^[1] и, как только схлынет с левобережного займища вода, забрасывает его за Дон. В горячее время сенокоса прибегают к Костылеву из луговой бригады люди:

— Не на чем, Иван Иванович, возить сено.

— Вот же чудаки, — смеется Иван Иванович, — там же у меня где-то развод без дела, пользуйтесь…

Переждав время, едет за Дон.

— Где бы мне сенца разжиться? — спрашивает у бригадира луговой бригады.

— С дорогой душой, Иван Иванович, мы доброту не забываем, бери сколько увезешь, — великодушно разрешает бригадир. — Может, тебе и быков дать?

От быков Костылев отказывается. Зачем ему быки, когда свой конь стоит в сарае. Он-то и не собственный, да лучше своего. Есть в хуторе одна научная, по виноградарству, контора, а у той конторы — единственный мерин. Негде было конторе приютить этого мерина; спасибо, подвернулся Костылев с сараем. Растроганный его --">