Константин Александрович Лордкипанидзе - Парень из Варцихе

кирпичом дорожке.

Вернулся он не скоро, вместе с молодой санитаркой.

— Вчерашние еще в приемной лежат, — сообщил он девочке. — Пойдешь с ней, она покажет...

4

«Товарищ начальник госпиталя! Обращается к вам младший сержант Арчил Месхи, находящийся на излечении в палате № 2 хирургического корпуса. Я бы не беспокоил вас, но попал в такое затруднительное положение — просто спасения нету. А потому настоятельно прошу перевести меня в другой госпиталь, все равно в какой, по вашему усмотрению.

Может, причина покажется вам неуважительной. Скажете: «Мудрит солдат», — но дочитайте мое письмо до конца — и судите сами.

Вы, наверное, слыхали, что ко мне ходит маленькая девочка, по имени Цабуня. Она думает (да и все в госпитале уверены в этом), что я друг ее отца, близкий ему человек. Но, товарищ начальник, тут недоразумение получилось.

Дело в том, что отца этой девочки я в глаза никогда не видел и фамилию его услышал впервые две недели тому назад от самой Цабуни, когда она пришла к нам в санитарный вагон.

Смотрю: стоит она в коридоре, маленькая веточка, надломленная грозой, и плачет — даже не плачет, а молча глотает горькие, недетские слезы.

Не выдержало мое сердце, товарищ подполковник! И, не задумываясь, я сказал ей, что знаю Валико Абуладзе, видел его недавно живым и здоровым. Может, что и неправильно я сделал, но мне так хотелось ее утешить!.. Думал я по простоте своей душевной, что на этом и поставим точку. А вышло по-другому.

Привезли меня к вам в субботу, а в воскресенье лежу, отдыхаю после перевязки, вдруг входит в нашу палату эта самая Цабуня — и прямо ко мне. Я так и обмер.

— Узнаете меня, дяденька? — спрашивает она и, как взрослая, здоровается со мной за руку.

«Узнать-то узнал, но что мне еще тебе сказать, девонька!» — подумал я.

— Вам можно разговаривать? Я пришла узнать о нашем папе...

Что мне было делать? Признаться, что я не знаю се отца? Но вы бы посмотрели в ее глаза — они так сияли и столько ждали от меня радостей, что я не осмелился сказать ей правду.

— Садись, маленькая, — только и мог я вымолвить.

Присела она на краешек кровати и смотрит на меня, а я вожусь, цигарку свертываю, прикуриваю, но чувствую — больше молчать нельзя. Собрался с духом и давай рассказывать девочке, какой у нее отец храбрый, непобедимый и как боятся его фашисты.

Слушала она меня, слушала и вдруг спрашивает:

— А почему папа так долго не пишет?

Нелегко ответить на такой вопрос. А надо. Сказал, что солдата могут послать на особое задание, а оттуда писем не шлют. И почту могут разбомбить в дороге. На то и война...

С того и началось. Привязалась она ко мне, как к родному. То приходит одна, то с маленьким братом Учой, а позавчера привела своих школьных подруг — послушать, что я рассказываю про ее отца.

Поверьте, товарищ подполковник, просыпаюсь я утром и ни о чем больше думать не могу. Знаю: придет Цабуня... Вот лежу и выдумываю для нее всякие истории: «Валико Абуладзе один против фашистского танка», «Валико Абуладзе выручает в бою товарища», «Валико Абуладзе приводит «языка»... Устал я, товарищ подполковник, не богат, должно быть, на выдумки, а главное — страх меня берет: напутаю что-нибудь, проговорюсь — ведь моя правда ходит на тоненьких ножках! Жалко девочку... Лучше мне уехать из этого города. А Цабуня пусть дожидается своего отца... На войне, сами знаете, всякое бывает. Думают, пропал человек, а он, гляди, целым и невредимым объявился».

Кутаиси

1958

ГОЛУБОЙ ДУНАЙ^[2] Словацкая новелла

1

Яна Панчика, однорукого отставного капитана, я встретил у развалин древнего рыцарского замка Девина, где сливаются Дунай и Морава. Тогда я собирал материал для киносценария о боевой дружбе чехословацких и советских воинов в минувшей войне, и мне довелось встретиться и беседовать со многими ветеранами Чехословацкого корпуса, с рядовыми солдатами, с офицерами, с партизанскими вожаками.

Я сам немало повидал на войне, знаю много примеров святой солдатской дружбы, но то, что рассказал мне тогда мой угрюмый, не очень общительный капитан, не требует каких-то особенных словесных узоров и завитушек. Его повесть проста и светла, как песня, которую пели в тот вечер молодые рыбаки:

Голубой Дунай, голубой Дунай!

Неужели он и вправду голубой?

Вот этот рассказ.

Темной сентябрьской --">