Анатолий Александрович Кончиц - В краю родном

Бобо.

Петруша снова улегся на скамейку и закрыл глаза, и вдруг ему послышалось:

— Тук-тук. Тук-тук.

Звук был настолько отчетлив где-то около крыши, над окном, вроде как будто дятел долбил. Петруша тихонько встал, вышел на улицу и заглянул под стреху. Никого. Слабый свет электрической лампочки тускло освещал двор. Петруша вдруг стало жутко от этого бессмысленного туканья. На крыше что-то шуршало, царапалось, поскрипывало. Петруша с усмешкой махнул рукой и лег, подумав: «Чепуха все это».

И правда, все звуки затихли, притаились, только вдруг задрожала лампочка у потолка, послышался стеклянный шорох. Петруша задремал, и ему приснился шум. Это шумели деревья в лесу. «О чем они шумят?» — подумал он и вдруг стал все понимать, так как шум разделился на голоса, тонкие и густые, хриплые, как у Ведрина, и звонкие.

«Пойдем отсюда, — вроде бы говорили деревья. — Надо уходить. Тут для нас погибель».

И вот лес зашевелился, заскрипел, затрещал, вытащил свои корни и потопал по шоссе за город. Ломались сухие, мертвые сучья, падали на асфальт птичьи гнезда. С треском повалились деревянные ворота.

— Назад! На место! — в отчаянии закричал Петруша.

— Наступить на этого дурака! — проскрипело исполинское дерево с засохшей вершиной, на которой дремала ворона.

— Корнем его, корнем!

— Суком в глаз!

Вскоре на месте леса осталось голое изрытое пространство. Петрушу вызвали к начальству и спросили:

— А где лес?

— Ушел, — сказал Петруша.

— Пишите объяснительную. В ваше дежурство ушел лес, и вам придется за это ответить.

— Может, еще вернется?

— Не вернется.

Вспаханная площадка вдруг покрылась машинами, и начали строить бетонный завод или какой-то другой завод, Петруша не понял. Рядом вдруг очутился Ведрин и прохрипел:

— Ничего, Петруша, не это главное в жизни.

— А что же главное?

— Умереть за отечество, — задумчиво сказал Ведрин.

Петруша с удивлением посмотрел на него. Такого от Ведрина он никак не ожидал.

— Что?

— А ты думал? В этом счастье, Петруша, в этом.

Петруша открыл глаза, все еще удивляясь словам Ведрина, таким простым и ясным. Откуда они у него взялись?

Вдруг он сообразил, что давно уже звонит телефон, и вскочил со скамейки. Это, оказывается, звонила Катя:

— Петруша, это ты? Петруша, ты слышишь меня?

Наступило молчание, и он понял, что она плачет.

— Да, это я. Что с тобой? — спросил он.

— Маме плохо…

— Я сейчас приду, подожди.

Он положил трубку, руки у него почему-то дрожали. Через час он был уже на месте. Его встретила Катя, и некоторое время они молча стояли, потом она бросилась к нему, обняла и беспомощно пробормотала сквозь слезы:

— Ох, Петруша, Петруша, ты бы знал только, я вся измучилась.

Зинаида Павловна действительно чувствовала себя неважно, да и выглядела не очень хорошо, тем не менее она хотела тут же встать и приготовить чай. Петрушу она встретила с облегчением:

— Вот и хорошо, что ты пришел. Я не больна, Петруша. Просто какая-то тревога на душе, не могу спать.

Петруша сел в знакомое кресло и вздохнул. Он чувствовал, как откуда-то в него вливаются силы и покой, дышится легко и свободно и уже нет этого тягостного ощущения, что заточен в зеленое стекло с гладкими стенками.

--">