Петр Петрович Губанов - Пробуждение

подорвался на мине. В живых остались четверо матросов и он. Косой синеватый рубец на щеке каждый раз напоминал мне о неудачном бое с японскими миноносцами у острова Блонд.

— Почернел ты, Костя, как ворон, — пошутил я.

— Ты тоже.

Помолчали. Отпив два-три глотка, Назимов заговорил:

— Мы проиграем войну… это точно. Стессель с продажной камарильей и бездарными генералами ведут нас к позору и гибели.

— Не сомневаюсь в этом, — нехотя подтвердил я, — обидно лишь, что зря гибнем.

— Среди команды начинается недовольство. Матросам надоела война. Они устали. — Назимов положил голову на руки и продолжал: — Мои кочегары повадились ходить в ремонтные мастерские к рабочим. Оттуда идет крамола. Матросы смотрят со злобой на нас, ропщут. Когда я прохожу мимо выстроенного караула, мне почему-то кажется, что кто-то вот-вот влепит мне пулю в затылок… В один прекрасный день они начнут швырять нас за борт, — с тяжелым вздохом закончил Назимов. — Они ждут…

Вспомнил я, как темной декабрьской ночью, накануне сдачи крепости японцам, прорывались мы из Порт-Артура в Чифу. Впереди «Скорого», в густом кружеве снежной пурги, шел «Грозовой». Едкий дым стлался за ним над водой. Износившиеся машины «Грозового» выбивались из последних сил. На ходовом мостике, облепленном снегом, возвышалась высокая фигура лейтенанта Назимова, моего постоянного напарника во время крейсерства. В паре с Назимовым ходили мы на ночные дежурства в бухты Тахэ и Белого Волка, в экспедиции вокруг островов Эллиот и Блонд, охраняли караваны, тралившие внешний рейд. Снег и ветер в ту страшную штормовую ночь безжалостно секли посеревшие лица матросов. Я видел их темные фигуры и испытывал уверенность в них.

Никем не замеченные, прошли мы сквозь линию японских дозоров и на рассвете прибыли в Чифу. «Статный», следовавший правее нас, встал у стенки. Мы ошвартовались лагом. Французские матросы таскали со «Статного» на крейсер «Керстен» ящики со знаменами и регалиями. Два тощих смуглолицых французика, в бескозырках с красными помпонами, потащили к себе обитый железом ящик. Отойдя немного, они бросили его на землю и, усевшись на нем, закурили. Матросы улыбались, обнажая белые, как сахар, зубы и о чем-то беззаботно и весело болтали. Вдоль причальной линии стояли чужие корабли. Сновали по причалу чужие матросы. Звучал разноязычный говор. Чужое солнце вставало над чужим морем.

Грустно мне сделалось тогда. Еще грустнее было вспоминать об этом…

«Скорый» неожиданно вздрогнул на крутой волне. Меня отбросило в угол мостика. Я огляделся. Рядом со мной нес рулевую вахту матрос первой статьи Дормидонт Нашиванкин. Вцепившись руками в колесо штурвала, он твердо удерживал миноносец на заданном курсе. Я был многим обязан ему. Это он выводил «Скорый» в минные атаки и уводил умелым маневром от огня японских кораблей. Думается, что он ощущал миноносец как неразрывную часть самого себя. Открытое широкоскулое лицо Нашиванкина было серьезно и сосредоточенно. Серые спокойные глаза смотрели из-под белесых ресниц не мигая, прямо. Из-под надвинутой на лоб бескозырки выбивались белокурые, слегка вьющиеся волосы. Был он прям, высок и малоподвижен. Старый бушлат, побуревший и посеревший от соли и солнца, ладно обтягивал широкие плечи и стройную фигуру рулевого. Всю войну, от начала до конца, он прошел вместе со мной. Я привык называть его по имени. Отношения наши были простые. В свободное от вахты время он приходил ко мне в каюту. Мы говорили обо всем. Дормидонт был со мной откровенен.

— Вот и домой возвращаемся, Дормидонт, — сказал я. Сейчас мне хотелось сказать ему что-нибудь теплое, ласковое.

— А что толку? — пробурчал Нашиванкин в ответ, со скрипом поворачивая колесо штурвала. Потускневший двуглавый орел на медном ободе опрокинулся. — Там все по-старому, — удержав миноносец на курсе, со вздохом закончил он.

— Как «по-старому»?

— А так, ваше благородие. Мужики в деревнях по-прежнему спину гнут. Рабочий люд в городе надрывается за гроши, света божьего не видит.

— Трудно устроить так, чтобы всем хорошо жилось, Дормидонт.

— А нужно. Разве вы ничего не слышали о том, что произошло на Черноморском флоте?

— Слышал.

— Так это же потому и восстали матросы на «Потемкине», чтобы жизнь по-новому устроить. Зря мы с вами сражались. Не стоило…

— Почему?

— Если бы мы и победили японцев, народу бы легче не стало.

— И хуже бы не --">