Юрий Вячеславович Васильев - Ветер в твои паруса

летчик. — Об испытателе Строеве я много хорошего слышал. Только вот не думал, что это он такое выкинул.

— Подождите, — сказал Павел. — Это не все… — Он на секунду запнулся. — Вы, должно быть, помните, как несколько лет назад среди торосов и трещин Берингова моря сел тяжелый военный самолет? Сел, чтобы подобрать пассажиров с потерпевшего аварию Ил-14… Ну да, тот самый случай. Вертолета или «Аннушки», или вообще чего-нибудь менее громоздкого поблизости не было, а счет шел на минуты. Когда машина, подобрав людей, была уже в воздухе, лед, на который она садилась, треснул… Так вот, это сел полковник Строев. И возможно, ему за это тоже было внушение… А что касается Большого театра — не знаю. В конце концов, сесть на Внуковском аэродроме куда легче, чем на льдине.

— Уж это точно, — сказал пилот. — Только откуда вы все это знаете?

— Сын полковника был нашим другом. В прошлом году он тоже пытался посадить машину в очень трудных условиях. В почти безнадежных условиях. Но не смог. И вот… теперь его нет.

— «Аннушка»? — спросил пилот.

— «Аннушка».

— На Зеленой косе?

— Там…

— Тесен мир. Я и не знал, что это молодой Строев. Погиб он геройски… М-да… А я вот свое отлетал. Цветы теперь разводить буду. Или еще что-нибудь. Дочку замуж отдаю…

Он допил пиво, поднялся. Его собеседник тоже встал.

— Ну, счастливой дороги, — сказал пилот. — Приятно было поговорить. — И посмотрел на Павла. Потом на Олега. — Приятно было поговорить, — повторил он. — Только на лед в Беринговом море садился не полковник Строев. Там сел мой старый товарищ… Но пусть будет так, как вы говорите. В конце концов, право на легенду надо заработать. Это трудное право…

Они направились к выходу. У самой двери пилот остановился, пошарил в карманах, потом подошел к музыкальному ящику и сунул в прорезь монету. Ящик заиграл Полонез Огинского. Пилот постоял минуту, поднял в знак прощания руку и вышел.

Венька тоже любил этот полонез. И злился, когда его называли сентиментальным. «Просто мы очень любим рядиться в тогу эдакого рационализма, — говорил он, — и если, не дай бог, человеку взгрустнется от музыки или от картин Левитана, то он сам страшно пугается, потому что в наш век, видите ли, некоторые считают это признаком недостаточно сильного характера».

— Вот ведь как получилось, — сказал Павел. — Не слишком гладко. Кто же его знал, что они с тем летчиком друзья. Думает теперь небось, ну и трепач попался.

— Ничего страшного, Паша. Ты ведь просто хотел продолжить. И продолжил. А пилот умница, он все понял. Пройдет время, и мы услышим легенду о Веньке. О пилоте Вениамине Строеве. О том, как искал он Теплое озеро и живого ихтиозавра, о том, как украл стюардессу с пассажирского лайнера… А про то, как вывез из тундры умирающую Эмкуль, про то, как погиб, спасая ребят, могут и забыть. Ведь это его профессиональный долг… Так что легенду мы когда-нибудь услышим. Он тоже имеет на это право.

— Да, — сказал Павел. — Только я не услышу.

— Ты не услышишь, — согласился Олег. — В Ленинграде у тебя будут другие заботы. Куда масштабней здешних. И другие имена будут. Другие люди вокруг… Ты уже не услышишь.

«Так-так, — подумал Павел. — Эту манеру Олег перенял у Веньки. Манеру цедить сквозь зубы и смотреть на собеседника из-под прищуренных век. Умение, не повышая голоса и не употребляя нехороших слов, сказать человеку что-нибудь скверное».

Ну вот, это должно было случиться. Как ни крепился Олег, как ни старался казаться бесстрастным и все понимающим, он все-таки не выдержал. Дал понять, что я не просто уезжаю. Что я уезжаю из их мира. Из их жизни. Из нашей общей жизни, и все, что теперь будет совершаться здесь, меня уже не коснется.

Нет, он никогда не назовет меня дезертиром. Он просто скажет, что «ветер по-разному дует в наши паруса», как говорил когда-то Венька, скажет, что раньше я любил крутую волну и соленые брызги в лицо, любил идти против ветра, а теперь присмирел и пустил лодку по ветру.

Он скажет так или почти так.

Хорошо, пусть говорит. Но сначала скажу я.

Скажу о том, что мы слишком часто упоминаем о долге, о моральной стороне вопроса, — вот это ты можешь и должен сделать, а вот этого ты не можешь. Но ведь долг не бывает бесконечным, я заплатил его с лихвой, и если каждый отдаст Северу столько, сколько отдал я, будет неплохо. Слишком по-деловому, да? Но ведь и вправду я люблю этот край, я оставляю здесь часть самого себя, но я --">