Василий Иванович Белов - Данные

медсанбате. А может, и в тот самый час, когда немецкий снаряд взорвался прямо в окопе?

После жутких зимних боев часть расформировали. Лаврухин угодил в пушкари. А какой он артиллерист? «Не те данные», — сказал бы рязанский. И правда, не те. Три класса да два коридора. На артиллериста надо учиться, как на сапера или летчика. Иное дело кони. Тут Лаврухин хорошо пригодился. Ездовой на сорокапятке — тот же артиллерист. Да ведь и раздумывать начальству было некогда. Немец совсем разъярился, так уж ему хотелось Москву. Уже когда отгонили, он все равно огрызается. Писарь отправил в верха данные для награды на рядового Лаврухина. Где они нынче ходят, эти самые данные? Неизвестно…

Лаврухин бережно спрятал письмо. Прочитает, когда рассветет, сразу и ответ напишет. Боец уже прицелился развязать вещевой мешок, чтобы достать карандаш и тетрадку. Но капитан вздумал устраивать перекличку, затем распределяли, что кому делать. Лаврухину и рязанскому приказано проверить, хорошо ли закреплена новая пушка, которую везли на открытой платформе.

— Эх, надо же, такую тяжелую дали! — дивился веселый ефрейтор. — Три танкиста выпили по триста…

Ефрейтор и над собой подшучивал, и земляков не жалел: «У нас в Рязани грибы с глазами, их ядят, а они пярдят».

— Михайлович, как мы ее таскать-то без лошадей будем? Да еще контуженые… Тут надо трактором. Правду говорят, что американский тягач посулен?

Лаврухин промолчал. О контузиях и бомбежках не любил вспоминать. Не ведал ефрейтор, как летом погиб от бомбы прежний расчет, как вдребезги разнесло ту сорокапятку. Не ведал, и ладно. Уцелел из обслуги один Лаврухин, и то потому, что при налете велено было отогнать лошадей. Кто молился за ездового? Мать Устинья или жена Авдотья? Наверное, обе…

После той встряски дали недельную передышку — и снова в бой, уже с новым расчетом. Тогда и явился рязанский ефрейтор. Невелика пушчонка, а три танка у немца угробила! На Троицу послали изучать новую пушку, пятьдесят седьмого калибра. Лошадей вместе с хомутами отдали в ближайшую уцелевшую деревню. Веснушчатая бабенка, что командовала в населенном пункте, написала Лаврухину расписку на четырех кобыл со сбруей. Орудийный передок бригадирке не понадобился, а три кипы прессованного сена велено было погрузить в пульман. Капитан приказал строить аппарель. Пришлось строить эту самую аппарель, чтобы закатить пушки на платформу. С минометами было легче. Поматерее сорокапятки-то оказались пятидесятимиллиметровые пушечки, похлеще! Что значит аппарель, Лаврухин и сейчас не знает. Наверно, две балки да накат из бревен. Командир батареи любит, видно, чужие слова. Сердится, если что не так назовешь. А чего сердиться? Сорокапятку вон рязанский зовет то «прощай, родина», то винтовкой на колесах. Попробуй-ка повозись с этой винтовочкой без лошадей да в грязи либо в снегу!

Четыре сданные в колхоз кобыленки были худы, но жилисты. Таскали воз без кнута и без мата. Лаврухин терпеливо заживлял им розовые кровавые стирыши. И какой только дурак сбил плечи у всех четырех! Довели кобыленок прежние ездоки… Лаврухин где-то раздобыл даже скипидару и креолину. Не хуже ветеринара делал примочки. Безуспешно хлопотал о новой подходящей упряжи. Кони-то понимали его с полуслова… С ними и говорить можно, не то что с политруком на политинформации. Этот одно твердит: «Болтун — находка для шпиона». Так ведь знает любая колхозная баба, что значит военная тайна! Везут вот. Куда везут, туда и везут. Распечатывай, солдат, эту треклятую тайну своими средствами. Не надо много и ума, чтобы догадаться. Знамо, повезли в Сталинград. Сарафанной почты на войне нет, одна полевая. Не одно ли то же — что полевая солдатская, что сарафанная бабья? Кухня вон тоже полевая, но около нее не живало военной тайны, молотят все подряд. Кто во что горазд. Больше про всяких черчиллей. Иной бедолага помянет и Жукова с Коневым: имеются ли, мол, у них ППЖ? На генералов-то полевых жен, конечно, хватает. А всех лейтенантов, не говоря уж про остальных ефрейторов, пэпэжами не обеспечишь. Рядовому важнее всего полевая кухня. Солдат носом, по запаху чует, какая и где будет битва, у какой реки и у какого города ждет очередное сражение. Главное, сытым быть, а после фронтовой стограммовки (плюс у непьющего ее выманить) совсем рассуждается просто: либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Чем меньше чин, тем меньше и думать. Правда, непьющих солдат, по словам наводчика, --">