Михаил Александрович Шолохов - Двухмужняя

На третьи сутки встал Арсений раньше кочетов, вышел к ветряку на прогон и сел возле скрипучего причала. Пусть на завтра судачат бабы, пусть ребята из коллектива будут подмигивать на него ехидно, пусть смеются за глаза и в глаза, лишь бы увидать ее, лишь бы сказать про то, что не милы ему и работа и свет белый. И все с тех пор, как осенью, во время молотьбы, вместе с нею на скирду вилами бугрили чернобылый ячмень.

Издалека заприметил белую косынку.

— Здравствуй, Анна Сергевна!

— Здравствуйте, Арсений Андревич!

— Сказать тебе хочу словцов несколько.

Анна отвернулась, завеску сердито скомкала.

— Хучь бы людей-то посовестился!.. Каки-таки разговоры на прогоне?.. Перед бабами страмотно!..

— Дай сказать-то?..

— Некогда: корова в кукурузу зайдет!..

— Погоди!.. Просить буду, как смеркнется, приди к ольхам, дело есть…

Вобрала в плечи голову Анна, пошла не оглядываясь. Возле обнявшихся ольх буйная ежевика треножит кусты, возле ольх, по ночам перепелиные токи и туман по траве кудреватые стёжки вывязывает.

Ждал Арсений до темна. А когда с горы зашуршала глина, осыпаясь под чьими-то воровскими шагами, Арсений почувствовал, как холодеют пальцы и липкой испариной мокнет лоб.

— Обидел я тебя тогда? Брось, не серчай, Анна!

— Привыкла я к этому без мужа-то…

— Ну, а теперь дело хочу сказать… Живешь ты вдовой, свекору не нужна… Может, замуж за меня пойдешь? Жалеть буду… Ну, вот, чудная, чего же ты хнычешь? Беда с вами, бабами! Ежели нащет мужа сумлеваешься… на случай коли придет… приневоливать не стану… К нему уйдешь, коли захочешь…

Села рядом на влажную, облитую росой, землю. Сидела, низко опустив голову. Засохшим стеблем бурьяна чертила на земле невидимые узоры.

Обнял Арсений ее несмело, боялся, что вырвется, крикнет, обзовет обидным словом, как тогда, в поле, но когда заглянул в глаза, то увидал под черной тенью платка следы непросохших слез и улыбку.

— Эх, Анна, плюнь на все! Пойдем распишемся, и в коллектив к нам работенку ломать! До коих пор будешь горе-то мыкать?..

Засуха. По левадам косы перезванивают — кукушек вспугивают. Не косят траву добрые люди — под корень грызут. А за Авдюшиным логом коллективский трактор две косилки тягает.

Пыльно. Горячо. Валы сена степь исконопатили. Солнце уже — в обед.

Бросил Арсений вилы, вытряхнул из рубахи колкую пыль и к стану пошел — умыться. А навстречу идет жена — Аннушка.

За версту угадал ее по походке быстрой — в раскачку. Несет харчи косарям.

Подошла. На щеках, нацелованных солнцем, румянец горит.

— Уморилась, Аннушка? От жилья до покоса, поди, верст тринадцать будет…

— Нет, не дюже. Ежли б не жара — легко можно и иттить.

Сидели рядом, под копною. Гладил Арсений руку ее зачерствевшей от вил рукою, бодрил улыбкой глаз. А вечером встретила Анна его у крыльца, за перила цепко держалась, словно боялась упасть. С трудом выдавила из побелевших губ:

— Письмо из Туречины… муж… Александр прислал… Домой обещается приехать. Арсюша, родненький! Как же мне быть?!.

Кому счастье, а кому и счастьице… У качаловцев хлебец начисто погорел. По коричневому полю, от загара, колос от колоса — не слыхать девичьего голоса, да и то не колос, а так, сухобыл один коренастый и порожний, пустотой звенит под ветром. А у коллектива в клину, промеж качаловского леса и атаманского, над шляхом, вот там, где сосновая дощечка с надписью: «Показательная обработка», там пшеница-кубанка вымахала рослой лошадюке по пузо.

Кому какая линия выйдет. Качаловский богатей Ящуров имеет двенадцать пар быков, лошадей косяк, паровую молотилку и цепкие мышастые глазки, застрявшие посеред житнистой бороды. Еще по-первоначалу, с весны, когда дождь спустился на качаловские поля, а коллективский хлеб самую малость крылом зацепил, тогда Ящуров покусывал кончик бороды и с ухмылочкой говорил:

— Бог, он правду видит… Какие в послушании к нему пребывают и чтут веру христову, тому и дождичек! Так-то-с. А вот коллективских коммунистов умыло! Больно прыткие! Да-с. Без бога, сказано, ни до порога!..

И прочее разное говорил. А, проезжая шляхом, повыше качаловских лесов, приостанавливал своего гладкого, пятнистого мерина и, указывая кнутом на дощечку, смеялся:

— Пока-за-а-тель-ная!.. Вот оно осенью покажет!..

Трактор ломил --">