Георгий Витальевич Семенов - Луна звенит

поудобнее.

Он спустился вниз, зачерпнул котелком теплую и мягкую воду и, присев на корточки, услышал тугой комариный звон. Но то были незлые, некусачие комары, и они мирно и обиженно звенели над тростниками, пока он мыл котелок, оттирая его илом.

Лунный свет маслянисто лежал на воде, и порой казалось, что не было впереди никакой воды, а было какое-то ртутное, зыбкое сверканье.

Он давно уже вымыл котелок, и руки его были черные и замасленные, но ему не хотелось уходить от воды и было приятно смотреть в это сияние, в эти обтекаемые глыбы лунного вещества, которые покоились у ног… Казалось, что воды и не было никакой, и только когда невидимые теперь, но такие же быстрые и стремительные, как днем, жучки-наездники царапали вдруг это лунное великолепие, тогда понятно было, что под ногами покоилась тихая, оцепеневшая вода, по которой скользили, как голубые искры, торопливые насекомые… Но это проходило, и опять ему грезилось, будто присел он на краю какой-то сияющей, синей пропасти, на краю провала в вечность, в воспоминание, в зыбкое прошлое…

«Между прочим, — подумал он, — лунный свет тревожен и спокоен одновременно. А это сбивает с толку».

…Дом, в котором их застала война, был где-то за синей пропастью, за дальним берегом, который надвинулся в ночной темноте и стал казаться близким, хотя, может быть, и трудно было теперь сказать, что это темнел тот самый берег, на котором стояло сено и росли большие березы… Дом был еще дальше, за теми березами, за далеким лесом, который отсюда совсем не был виден. Он стоял рядом с железной дорогой, в деревне, которая оседлала шоссе. А по железной дороге мчались тогда товарные поезда с пушками и солдатами…

Когда началась война, они жили на даче в одном из тех одинаковых деревенских домов, перед окнами которого росли запыленные кусты сирени. В доме было электричество, и по вечерам на терраску прилетало много мотыльков. Около дома был узкий и маленький дворик. Там лежало трухлявое бревно и росли лопухи… Они всегда были шершавыми и холодными, эти лопухи, и под ними на жирной земле жила большая серая жаба, которая однажды напугала Сережку, показавшись ему в образе зайца. Но, может быть, это и был заяц, вернее, один из тех серых кроликов, которых разводил хозяин дачи. Может быть, в тот раз под домом сидела не жаба, а один из серых кроликов, а Сережка принял его за жабу, которая жила в лопухах… Он очень напугался тогда. Под дом ходили куры, и кто-то сказал, что они несут там яйца. Сережка хотел посмотреть, как несут куры яйца, и полез под дом. И вот тогда-то, забравшись в душный полумрак, он увидел возле кирпичного столба, на котором стоял дом, увидел в гнилостных сумерках эту огромную и спокойную жабу. Она смотрела на него, и у нее колыхалось горлышко от удивления…

Потом это было смешно вспоминать, но это «потом» наступило не так-то уж скоро…

— Слушай-ка! — крикнул он отцу. Этот крик далеко и дико несся над водой, и тогда Сергей сказал уже осторожнее, будто боясь разбудить кого-то: — Слушай-ка, а как называлась деревня, в которой мы жили?

Отец услышал и ответил:

— Коралово.

— А ты помнишь налет? Или тебя уже не было с нами?

Но отец промолчал, и Сергей слышал, как он с кряхтеньем укладывался спать.

«Кажется, его уже не было с нами, — подумал Сергей. — Впрочем, это не так-то уж было и страшно»…

Было интересно смотреть, как в холодном, мутном, предрассветном небе летели чужие самолеты, по которым стреляли из пушек. И взрывы снарядов казались красивыми и ненастоящими, как в кино.

Теперь это было смешно вспоминать… Самолеты летели строем и совсем не пугались зенитных пушек… Было грустно и больно вспоминать ему, ракетчику, было смешно все это представить, глядя в бездонную лунную пропасть. И Сергей усмехался…

Они стояли на ступеньках маленького крыльца, прячась, словно от дождя, под козырьком крыши. Было холодно, и было трудно унять нестерпимую дрожь… Кто-то говорил, что надо идти в лес, пока не начали бомбить. За лесом без передышки била и била в небо скорострельная пушка, и ее снаряды по очереди лопались в выси. Самолеты летели дразняще медленно, и оттого казалось, что у пушки лопается терпение от злости. Самолеты гудели напряженно и грозно, с ворчливыми перепадами звука, и вдруг один из них, скользнув на крыло, отделился от строя и с заметной уже, нарастающей скоростью и свистом стал падать на лес, откуда стреляла пушечка. И уже не со свистом, а с --">