Григорий Фёдорович Боровиков - В хвойном море. Рассказы

щипала листья и время от времени зазывно взмыкивала. Когда рогач вымахнул из озера, отряхнулся и побежал к ней, она отошла, не подпуская его к себе. И в то же мгновение выскочил другой, молодой самец и ударил соперника копытом в грудь. Разошлись быки в стороны, потом как бросятся друг на друга!.. Рога — в рога, лоб — в лоб… Стук, хряск, топот… Постояли недолго, будто задумавшись, потом отпрянули назад и опять так сшиблись, что даже застонали оба. Бока у них так ходуном и ходили, из ноздрей вылетал хрип, глаза окровенели от ярости.

Дрались долго. Наконец молодой самец на какую-то малость опередил противника и так ударил, что тот осел на передние ноги, хочет подняться, а соперник не дает, в бок копытом бьет. Озверел совсем молодой, разорвал старику бок до мяса и с трубным победным ревом — к лосихе. И она повела его за собой в лес. А старый рогач опустился на задние ноги, тяжело и громко дышал. В глазах его горела смертельная тоска…

Вспомнив это, Киря подумал, что и этот бык, преследуемый волком, тоже отвергнутый, потому и живет одиноким. Сейчас лоси ходят парами после осенних свадеб, и рогачи оберегают стельных коров.

Его умиляла преданная забота самцов о своих подругах, о потомстве, и он был уверен, что это похоже на человеческое чувство любви и дружбы. И сейчас старый лось вызвал в нем особую жалость.

«Не повезло, брат, тебе, живешь бобылем… как я. Плохо это, по себе знаю, — мысленно обращался он к рогачу. — Меня тоже оставила жена. И сын при мне был, а вырос и ушел в свою жизнь. Тут свой закон. А жить-то хочется всем. Тебе страшно волку в зубы попасть. Хорошо еще, рога не сбросил: защитное оружие, а вот сбросишь, тогда хуже будет». Киря уже изнемогал от усталости. Как назло, стала болеть поврежденная на войне нога. Всегда вот так после долгой ходьбы. Отдохнуть бы, и боль пройдет. Но отдыхать никак нельзя: упустишь хищника и потеряешь лося.

А день тем временем кончался, под деревьями стало пасмуреть. Киря заторопился, стараясь перетерпеть боль, в конце концов она когда-нибудь уймется.

Снова он увидел волка неожиданно. Увязая в глубоком снегу, хищник уже не бежал, а переваливался с заду на перед, из раскрытой пасти висел язык. Киря вскинул ружье, но зверь повернулся к нему задом, и стрелять стало неудобно. Выругав волка, Киря начал красться, держа ружье наготове. Зверь уходил.

И опять потянулось время, и опять метался след по склонам, овражкам, чапыжнику. Умаялся Киря, а изловчиться для стрельбы не может… Но вот расстояние до волка стало в меру выстрела, и виден он весь ничем не загороженный и бежит не шибко, а так, впритруску. Киря крикнул. Волк остановился, подняв голову и поворачиваясь на крик. Этого хватило Кире. Он прицелился под левую лопатку и, затаив дыхание, выстрелил. Волк осел задом, потом рванулся, прыгнул и повалился на бок. Он был еще жив, когда Киря подкатился поближе, лязгал зубами, смотрел на человека злыми и страдающими желтовато-зелеными глазами, пытался прыгнуть, но всякий раз падал в окровавленный снег. Киря не мог без жалости смотреть на мучения зверя, прицелился в лоб между глаз и спустил курок.

Волк был старый. Один клык у него сломан, а другой затупился. Киря оттащил тушу под сосну, сел на корточки, привалясь к стволу спиной, снял шапку. От головы его повалил пар.

Настали сумерки. При свете костра Киря снимал волчью шкуру.

— Попался, вонючий разбойник! — выговаривал он хищнику миролюбиво. — У нас тут вашего брата нет, перевели. Откуда ты забрел, старик? Тоже несладко и тебе приходилось. Волчицы от тебя отшатнулись: стар для них, в стае стал лишний. Вот и жил бродягой, один добывал пропитание. Стаей-то лося догнали бы и порешили. А один ты не смог: стар, да и одна лапа когда-то сломана была, видно, в капкане побывал.

Разговаривать самому с собой или с животными и зверями у егеря стало привычкой с тех пор, как он остался один на кордоне. Поживи-ка месяцами молча! Сейчас разговор с мертвым волком веселил его, подымал в своем мнении: все-таки спас лося.

Сняв шкуру и свернув так, чтобы удобно было нести, Киря вытер руки снегом, закурил. Теперь он почувствовал страшную усталость во всем теле и голод. В кармане у него была краюха хлеба и луковица — обычная закуска, которую он брал, отправляясь в обход. Вкус обветревшего хлеба и сочная луковая горечь возбуждали еще больший голод, и он жевал самозабвенно, ощущая, как в теле растворяется что-то бодрящее.

Пламя играло в костре, от него --">