Константин Яковлевич Ваншенкин - Во второй половине дня

этажей. Он спал сейчас, этот дом, темнея своей огромной массой, и лишь в нескольких окнах, как-то странно оживляя его, горел свет.

«В любой час, всегда кто-то не спит, – мимоходом подумал Дроздов, – ни одного населенного пункта в России нет, где бы не светилось хотя бы окошко…»

Продолжая думать о своем, он сосчитал освещенные окна, их было восемь, – он заинтересовался: кто же эти люди, что они делают? – и стал всматриваться, оттирая краем шторы туманное стекло. Видно было очень плохо, и он смог рассмотреть лишь мужчину, который сидел за столом и ел, а напротив него сидела женщина и смотрела, как он ест, и можно было только догадываться – вернулся ли этот человек домой после долгой дороги или, наоборот, собирается в путь, или еще что-нибудь другое. Светилось еще окно кухни, там женщина гладила белье, перед ней была белая груда белья, и она все гладила и гладила. А за третьим окном кто-то, склонившись, сидел у настольной лампы – не то писал, не то читал. Больше ничего рассмотреть было невозможно – мешали занавески, и погода, и расстояние, и то, что лампочки в окнах слишком лучились и как бы размазывались.

Дроздов задвинул штору и, как был, в трусах, тихонько вышел из спальни. Дверь в комнату сына была приоткрыта. Олег спал, подложив под щеку ладонь, будто пригорюнившись. И Дроздов в который раз с горечью ощутил, что они с сыном не очень близки, видя причину этого в их таких длительных и частых разлуках. А мальчишка хороший, и отца любит, или даже гордится. Но что делать! Он опять не сможет взять его с собой. Парню надо учиться.

Эта комната выходила во двор, окно ее не было зашторено, и Дроздову видно было милое курносое лицо сына, график футбольного чемпионата над диваном, а на полу роскошную тигровую шкуру – с распластанными лапами и оскаленной мордой – предмет мучительной зависти всех друзей Олега.

Дроздов толкнул дверь кабинета и включил настольную лампу. Здесь тоже было много экзотического – черные кудрявые статуэтки, веера, божки и драконы, но все они были призваны лишь украшать эту комнату – главным здесь были книги, – а если уж говорить об украшениях, то стальная модель доменной печи и макет доменного цеха с миниатюрным вагоноопрокидывателем, перегружателями, трансферкарами, бункерной эстакадой, колошниковым мостом, подъемником и всем прочим, конечно же, гораздо более занимали и самого Дроздова и его обычных гостей.

Он сел за стол, посидел с минуту, открыл левый ящик и снова остановился, словно забыв на время, зачем пришел сюда и что именно он ищет, потом достал большой черный конверт и вытряхнул на стол фотографии.

С кем и где он только не был запечатлен! С министром и замминистра на заседании Совмина, рядом с членами Президиума, на приеме, при вручении ему ордена в Свердловском зале, и со своими орлами-экскаваторщиками возле ЭКГ-8, и с президентами тех стран, где он работал, и с космонавтами, посетившими строительство, и с фронтовыми друзьями, и на встрече институтского выпуска, и в кругу семьи.

Но Дроздов не обращал сейчас внимания на эти фотографии и равнодушно откладывал их в сторону, лишь изредка задумчиво задерживаясь взглядом на какой-нибудь из них. И вдруг он быстро взял из груды две маленькие, чуть пожелтевшие и с обломанными уголками карточки и придвинулся с ними ближе к лампе.

Непроизвольно раздвинув губы в улыбке, он смотрел на такое близкое, юное, серьезное лицо Коли Пьянкова, на его круглую шапочку-кубаночку, из-под которой выбивались такие же прямые и светлые, как и у самого Дроздова, северные волосы.

А на обороте твердой Колиной рукой было выведено:

«На добрую память наилутшему другу с юных лет нашего проживания. Алексею от Николая. 11 марта 1941 года».

Продолжая улыбаться, он отложил этот и поднял ближе к глазам второй снимок, держа его в своих жестких пальцах, и улыбка стала медленно сходить с его лица, так и не уйдя вся, заменилась болью.

На карточке была девушка в беретике, пышные шестимесячные кудряшки обрамляли ее широкое в скулах, добродушное лицо. Он перевернул карточку и прочел проникновенную надпись:

«На память Алеше от Маруси. В дни дружеских отношений.

Здесь нет красы, она не каждому в жизни дается, Здесь только простая душа и спокойное сердце в ней бьется».

И тоже дата, чтоб не забыл: 2.XI-1941 г.

Дроздов снова посмотрел в ее спокойные глаза, как бы стараясь встретиться с ней взглядом, и вдруг резко вспомнил, увидел, почувствовал, как он лежит на снегу, а смерть --">