Алексей Николаевич Толстой - Завещание Афанасия Ивановича

Иванович…

Тогда сидевший за пальмовым листом живо обернулся, чтобы посмотреть на этого легендарного человека… Так было бы, если кому-нибудь вдруг указали на улице: «Смотри-ка, вон с портфелем идет, рябоватый, — так то Степан Тимофеевич Разин…» Купив газету, Афанасий Иванович повернул за угол и скрылся в толпе…

— Служит сейчас в деткомиссии. Сильный человек — командовал Железной дивизией, сам много раз рубился в конных боях, теперь вихрястых чертенят вытаскивает за вихры прямо-таки из-под вагонов, многих прямо-таки спас, в люди вывел… А все-таки не могу привыкнуть: Афанасий Иванович — и с портфелем… Да… А скольких уж и нет среди нас…

Рассказчик на минуту поник головой, перебирая в памяти погибших командиров, убитых товарищей… В вечернем сумраке, спускающемся на город, они прошли перед его взором суровой вереницей…

— Спросите, многие ли помнят товарищей Подтелкова и Кривошлыкова?^[2] А это были несокрушимые революционеры. В самом начале, — не забудьте восемнадцатый год, когда советское дело висело на паутине, у нас на юге в него почти никто и не верил, — подняли они казацкую бедноту. А беднота наша кругом в долгу, как в шелку, у богатых станичников, и этой кабале конца не видно. Многие пошли за ними. Пошумели в станичных советах. Но продержались мы недолго: Ростов заняли немцы, в Новочеркасске станичники посадили атаманом Краснова^[3], блестящего кавалера и личного друга императора Вильгельма^[4]. За это обстоятельство ему, главное, и дали пернач. На Кубани победоносно шел Деникин. Коммунары — кто убит, кто сел в подполье, кто бежал на Терек. Остался один председатель ревкома товарищ Подтелков… да с ним секретарь Кривошлыков, да нас, верных казаков, сто сабель. Подтелков повел нас в степи — поднимать станицы, — была надежда, что не все же казачество продало волю за немецкий порядок и генеральскую власть.

Помню, вошли мы — отряд в сто сабель — в станицу Краснокитскую. Казаки, — донес нам разведчик, — все в степи, на работах; по хатам — одни старики, казачки да дети. Сначала, — завидели наш отряд, — стали выбегать из хат кто с косой, кто с вилами… А мы подходим против солнца. Кривошлыкова трясла лихорадка, везли его на тачанке. Входим в станицу. Смотрят на нас дико, молчат. Подтелков, — видали его фотографию? высокий, худощавый, с длинными усами, — говорит с коня: «Станичники, здравствуйте! Что смотрите волками? Свои, чай, не кадеты. Пустите нас на постой. Утром устроим митинг». Старики посовещались, говорят: «Пустим, если заплатишь за постой. Тогда — слезай»… Не понравился мне, помню, один: взъерошенный весь, стоит с пешней, старик, черный лицом, как земля, глядит дико… Мы спешились, убрали коней, пошли по хатам. А еще не совсем темно, и — гляжу — на буграх мелькают всадники. Я подошел к Подтелкову и говорю: «Товарищ, не нравится мне здесь, как бы не вышло чего злого». Он смеется. «Злее смерти ничего не будет, а идти нам некуда, кони устали: если у них здесь засада — все равно в степи догонят».

Выставили охранение. Поужинали. Легли спать. Ну, конечно, в пятом часу, как это у казаков полагается, — стрельба, ночной налет. Я выскочил и — к коню, а коня уж нет, — старик угнал. По улицам бегут наши, пальба, крики. Смотрим — со всех сторон тучи всадников… Несколько станиц собралось брать коммунаров. Кричат: «Сдавайся, не тронем…» И ведут Подтелкова, руки у него скручены за спиной. Мы — пешие, кто без штанов, кто впопыхах без винтовки. Окружили. Начались переговоры, чтобы не драться и нам положить оружие. Я заплакал, отстегнул шашку, бросил. До сих пор горько вспомнить… И подходит ко мне тогда дикий старик: «Я, — говорит, тебя узнал, Семен. Ты из станицы Атаманской, ходишь по батракам, и конь у тебя на войну взятый в долг, у станичника Павленкова, и долга ты ему по сей поры не заплатил, и землишку твою арендует тот же Павленков, а ты у него денег перебрал столько, что тебе теперь одно остается — красную звезду на лоб…» Старик сказал, значит, да развернется, как ударит меня кулаком в это место, — я зашатался.

Тут нас разбили на партии человек по двадцать и повели из станицы на хутор Пономарев. Кругом — толпища, пешие старики с трудовым оружием, бабы, ребятишки. Нашли лютых врагов!.. Эх!.. У меня кровь шла из носа, и чуть что — я валился, меня шибко не трогали. А других били. Ах, как били! Станичники все пьяные. Тут же крутятся агитаторы, переодетое офицерье казачье. Их в то время много скрывалось по --">