Николай Андреевич Горбачев - Дайте точку опоры

желтое облачко песка, торопливо засеменил навстречу, со сдержанной взволнованностью доложил:

— Товарищ маршал, Москва… Просит секретарь ЦК!

Лицо у Скрипника окаменело: адъютант все никак не привыкнет спокойно относиться к «высоким» звонкам.

Внутренне улыбнувшись, Янов кивнул. Уже в машине, когда она развернулась, подумал: «Ясно, дорого́й Борис Силыч связался напрямую, успел сообщить…» И на миг припомнил лицо секретаря, как будто взглянул вопросительно: «Что можно ждать от разговора?»

За стеклом замутнел, задымился реденько воздух — степь нагревалась, а за Кара-Суем, за домами, все ближе набегающими на машину, над поймой реки молочной белью еще стлался туман.

Должно быть, и начальника полигона известили о звонке, он ждал в кабинете, поднялся навстречу Янову — высокий, грузный, в серой форменной рубашке, заправленной в брюки, с огненно-красными лампасами.

Кабинет простой, на белых боковых стенах два портрета, третий над столом — поясной — генералиссимуса, скромно, без единого ордена. Мебель полумягкая, без претензий. Все говорило, что хозяин проводит тут немного времени. И точно: генерал мотался по бетонкам с одной испытательной площадки на другую — зимой в «ЗИМе», летом в открытом «газике».

Его обветренное, обожженное солнцем, степной сушью лицо было грубовато-задубелым, вылуженным и шорхлым. В войну генерал — заслуженный артиллерист; имя его гремело в превосходных степенях в газетах, было известно не в узеньком армейском и даже фронтовом масштабе — известно малому и старому во всей стране.

— Потревожили рано, Василий Иванович?

— В нашем положении, товарищ маршал, не бывает рано. Лучше успеть, чем не успеть.

На полном лице — улыбка, и стало очевидным — добр.

— Верно. Вот Борис Силыч… Наши штатские друзья успели в Москву сообщить.

Короткий смех колыхнул глыбистую фигуру начальника полигона.

— Успели! Вчера по этому телефону был разговор.

В углу, куда он показал, на квадратном невысоком столике, покрытом темно-зеленым сукном, вокруг селекторного коммутатора с баянным двухрядьем сигнальных глазков сгрудилось полдесятка разномастных телефонов. Желтоватый, слоновой кости аппарат горбатился у самой стены. Янов знал, что́ это за телефон. У него в московском кабинете стоял такой же — прямая связь с правительством.

— К испытаниям все готово? — подходя к столику, спросил он. — Неувязок нет?

— Все готово. Окончательно уточнили детали с генералом Сергеевым, со всеми службами: инженерной, телеметрической, с авиаотрядом.

— Ну, хорошо, хорошо…

Уже у столика Янов внезапно подумал: а что скажет? До этого представлялось: его аргументы неотразимы, вески. Уж кому-кому, а ему, опытному человеку, было ясно — за решением должны стоять не эмоции, а твердый, холодный расчет, железная логика. Есть ли это? Не говорить же о своем военном прошлом, о погибших ребятах, о той девчушке? Да, так бывает: казалось все четким, неоспоримым, а теперь, выходит, есть только чувства, душевные эмоции да не бог весть какая свежая мысль. «Надо до конца проверить, испытать…»

Всего секунду он замешкался в раздумье перед столиком с телефонными аппаратами, но эта секунда не осталась не замеченной начальником полигона: генерал слишком хорошо знал не очень ровную судьбу этого невысокого, в сером габардиновом пальто человека, с мягкими и глубокими складками вокруг рта, кустистыми бровями, с седоватой стрижкой — короткие волосы видны ниже черного бархатного околыша фуражки. Что он? Веки опущены, под глазами синеватые круги, как нечеткие оттиски печати… Недоспал! Да и то — духота Кара-Суя… Или другое?

Под его пристальным взглядом Янов ощутил неловкость. «Еще, чего доброго, подумает: мол, боюсь этой трубки, как черт ладана!» И, решительно берясь левой рукой за изжелта-белую, слоновой кости трубку и еще не повернувшись к столику, услышал негромкий и вовсе не насмешливый — к чему приготовился — голос генерала.

— Разговор был полушутливый. Считают лишним такой эксперимент. Но извините… Борис Силыч пошутил над какой-то вашей историей с ребятами в войну под Сталинградом: маршал, мол, все дела с той историей сверяет…

«История! Сверяю дела. Ишь ты!» — Янов поднял прохладную, еще не успевшую нагреться трубку — позднее, днем, в кабинете будет плавиться тугая духота — и, подняв ее к уху, сказал сердито, будто был недоволен телефонисткой:

— Маршал артиллерии Янов. --">