Михаил Наумович Герчик - Обретение надежды

научился? А впрочем, этому не научишься. Талант. Жаль, резковат. Желчный, насмешливый, палец в рот не клади… Как он на конференции сцепился с Вересовым — старик чуть из зала не выгнал. Странное дело: тихони — часто посредственности. Милые, приятные люди. Тот же Ярошевич… Но работать лучше с Заикиным. Особенно, если тяжелый случай».

Сухоруков догадывался, что характер Жоре испортила хромота. Зацепило осколком бомбы, когда уходил с матерью из горящего Минска. Как-то после долгой и трудной операции, когда оба отдыхали в комнате хирургов, Заикин рассказал ему об этом. В войну он был совсем пацаном, года три-четыре… Мальчишки дразнили «Рупь пять, где взять, надо заработать…» Такие дразнилки отравляют жизнь надолго. Чувство физической неполноценности, как известно, гармоническому развитию личности не способствует.

Была еще одна причина, которая делала Жору Заикина угрюмым и раздражительным. Называлась она, эта причина, Таней Вересовой, дочерью Николая Александровича, и об этом Сухоруков тоже догадывался, да только ничем помочь не мог.

Ярошевич встал, уступил ему место у телевизора, одернул халат.

— Плохо дело, Андрей Андреевич. Развился коллапс, давление семьдесят пять на сорок. Пульс почти не прощупывается.

— Переливание крови наладили?

— Вашей команды дожидались, — проворчал Заикин. Сухоруков снова глянул на экран и увидел капельницу — как сразу не разглядел? — Льем, но пока неэффективно.

— Продолжайте лить. Давление измерять непрерывно. Лейкоциты и гемоглобин взяли?

— Взяли, — откликнулась Минаева. — Девять тысяч и шестьдесят четыре.

— Лейкоцитоз скверный. Закажи повторные анализы. Операционная готова?

— Готова. — Ярошевич настороженно посмотрел на него. — Может, еще понаблюдаем?

— За чем? Как он загибается? — взорвался Заикин. — Ужасно интересное зрелище!

— Погоди, — остановил его Сухоруков. — Братцы, как вы считаете, что там?

— Скорее всего, полетели швы анастомоза. Боли появились внезапно, раньше он был спокоен, — сказал Басов.

— А может, кровотечение?

Минаева зашуршала бумажками.

— По дренажу из брюшной полости ничего не выделяется, я проверяла.

— На осложнение после введения препарата не похоже. Боюсь, придется вскрывать живот. Жора, он выдержит?

— Слабоват… Но если давление поднимем, выдержит. Начнем в артерию качать, может, сдвинется. Ладно, я — туда.

Заикин ушел. Сухоруков еще несколько минут смотрел на экран.

— Пойду в палату и я, что в этот ящик разглядишь! Кто со мной?

Басов встал, снял с вешалки резиновый просвинцованный передник. Ярошевич деловито полез в портфель. Сухоруков усмехнулся: ничего иного не ожидал.

Помогая друг другу, они надели под халаты тяжелые передники, маски, перчатки и вышли в коридор. В коридоре в деревянных кадках пылились фикусы, редко, через два на третий, горели плафоны. Дежурный дозиметрист, борясь с дремотой, листал какую-то толстую книгу. Услышав шаги, он закрыл книгу и молча подал Сухорукову его дозиметр. Дозиметр был похож на обыкновенную авторучку, Андрей Андреевич привычно сунул его в верхний карман халата. Басов свой получил, еще когда заступал на дежурство.

На толстой, обитой свинцовым листом двери четвертой палаты, в которой лежал Заяц, висела картонная «ромашка» — три красных лепестка в кругу — знак радиоактивности. Сухоруков невольно поежился и повернул ручку.

Со стены на Зайца в упор пялилась телевизионная камера. Яркий свет заливал узкую палату. У койки доисторическими чудищами высились защитные ширмы. Сквозь толстое зеленоватое стекло смотрового окошечка было видно, как за одной из них Заикин возился с капельницами. Сухоруков и Басов стали за другую.

— Давление?

— Сдвинулось, — глухо ответил Жора. — Верхнее восемьдесят.

— Попробуй догнать до ста двадцати.

— Пробую.

Заяц разлепил запавшие глаза. В горле у него что-то булькнуло, и он прохрипел:

— Спасите, доктор. Помираю.

— Э-э, нет, с этим еще успеется, — сказал Сухоруков и нащупал пульс.

Гамма-лучи прошли сквозь тонкую резиновую перчатку, как автоматная очередь сквозь фанерную мишень. Словно сунул руку в крутой кипяток, физически ощутил, как заныли обожженные кончики пальцев. Насмешливо хмыкнул: «А именины-то еще дают о себе знать. Чаек надо пить, ваше благородие, чаек. И для нервов пользительно, и вообще…»

Пульс у Зайца был как ниточка — вот-вот --">