Александр Алексеевич Ерёмин - Улыбка прощальная. Рябиновая Гряда (Повести)

ей: «Хоть я пущу, свекруха не пустит. Свекруха пустит — деверь не пустит. Деверь пустит — золовка не пустит. Золовка пустит— твой милый не пустит. А милый пустит — малы дети не пустят».

Слушаю и про себя не нахвалюсь мамой: песню сказала наизусть, может, полсотню лет ее не припоминала. И другие одобрительно кивают: давно песенной старины не слыхивали.

Дома говорю Мите, что мама, пожалуй, сказительницей прослывет.

— Песню сейчас сказывала. Запиши.

30

Мама живет у меня четвертый год. Память у нее совсем ослабела. Правда, очень давнее вдруг вспомнит с такой ясностью, будто и недели с той поры не прошло. Скажет:

— А помнишь, Таня, мы еще в Кузьме жили, ты на поминках у Попрухиных все блины съела?

Ни Попрухиных я не помню, ни блинов.

— Путаешь меня с кем-нибудь.

— Не путаю, — настаивает мама. — Девочка у Попрухиных умерла, схоронили, на обед и тебя позвали. Голод был, маленьким вам и хотели дать по блинку. А ты сидишь перед ставцем, скрутишь блинок и в рот. Все и умяла. Подружки твои при мне тебя корили, если, мол, у кого еще девочка умрет, тебя не позовут, а то опять всех объешь.

Диву даешься, как издалека зацепляет ее память, а скажешь, Паня письмо прислал, равнодушно спросит:

— Какой Паня?

Так меня и полоснет по сердцу. Что с мамой, что с бедной ее головушкой.

В летние месяцы мы с ней живем у свекрови в Родниках. Там и любовь моя и боль моя — могилка Лаврика. На всем кладбище самая она приглядная, цветы на ней от ранней весны до поздней осени. Ухаживаешь за ними, зовешь: мальчик мой, полюбуйся.

Не дозовешься.

У мамы свои печали. Перебирает старые Люськины куклы, зовет их нашими именами. Слышу, горюет:

— Бледный ты, Санечка, надо бы кашки с молочком тебе. Ужо достану. Миша в жару опять. А ты угомонись, Таня, не плачь, Витеньку разбудишь.

Ночью у нас не гаснет «лилия», розовый, тихо сияющий цветок света. Проснешься, — мама лежит на самом краю постели к стене лицом. Встаю, пытаюсь подвинуть ее к середине. Она оглядывается на меня и шепчет, чтобы я не мешала.

— Маленький тут у меня.

Святые материнские грёзы.

Нынче весной написала я братьям и в Васильков Проне, что, может, недолог мамин век, приезжайте свидеться и погостить. Чего, мол, откладывать, ко Дню Победы и соберемся.

Будто по старшинству, первым отозвался Сергей. И рад бы повидаться, говорилось в его письме, но вследствие болезни супруги приехать не имеет возможности. Письма у него были всегда похожи на доклады по начальству: четкие, суховатые, с канцелярскими оборотами. Так и на этот раз. Настоящим доложил, что вышеупомянутая супруга находится в состоянии паралича, выразившегося в потере двигательных и речевых функций. Деловито добавил, что больная, по мере сил, использует зрительную функцию и смотрит все телевизионные передачи, включая «Будильник», футбол и «Спокойной ночи, малыши».

Первым приехал Иван, прикатил с Анной Ефимовной на собственной машине. Последняя марка «Жигулей». Все мы вышли к подъезду и маме помогли сойти. Не успели как следует поздороваться, Иван расхвастался машиной: на ходу легкая, тормоза берут мертвой хваткой, сцепление на большой палец…

Анна кивнула на него и словно бы с недоумением сказала, что продали ему такую из уважения.

— «Лада». За границу продать ладили, да, видно, пусть, мол, Иван Астафьич потешится. В почете мой чертушка, куда там! Как шестьдесят стукнуло, уж юбилеили, юбилеили… Собрание было, речи. Орден Трудового дали. Волжский, говорят, рабочий класс.

Иван засмущался — «Хватит!» — но видно, что и машиной и похвалами доволен. Металлические зубы блестят, седые волосы отливают серебром, по лицу перебегают отблески никелевых деталей «Лады».

Митя потоптался около машины, кругом обошел, почтительно потрогал ручки дверей.

— Богато живет рабочий класс.

— Не жалуемся, — снисходительно ответил Иван, довольный и тем, что обставил своего ученого зятя. — Обзаводись. Или боишься, критику сочинять не даст?

— Пожалуй.

— Это уж будь покоен: не даст. Уход, расход… Прорва. То камера лопнет, то аккумулятор сел. Никакие романы в башку не полезут.

— Связался-то зачем же?

— Фанаберия. Один приятель гоняет по Кузьме на «Запорожце», дай, думаю, «Жигулями» ему нос утру. Ну и сынам потеха. Опять же сюда. Зальемся, говорю, Ефимовна, ошарашим.

Анна с --">