Андрис Якубан - Песнь о старой доброй земле и о море

и не просыхает, а то ли всего-навсего женился…

И только Ветровой Бенедикт, что с Ветровой улицы, не сказал ничего, потому что рот свой открывал лишь тогда, когда надо есть и пить, а разговорами себя не утруждал, ведь слова, они что ветер, слетели с языка, развеялись, и проку от них никакого. Разве кто-нибудь, рот открывая, смог правды снова добиться, когда ее уже и в помине нет, или кто-нибудь, рот открывая, мог поймать рыбу, когда она ушла из сети, или кто-нибудь, рот открывая, стал умнее — какое там, только глупость свою показал и неприятности нажил. Как убедишь кошку, что она напакостила? Словеса всякие произносить? Нет, только взять горчицы и вмазать ей под хвост. Как рыбу поймаешь? Болты болтать? Нет, надо идти в море и ловить. Между болтовней и делом, между желанием и возможностью, так же как между берегом и горизонтом — море. Надо уж быть чистым недоумком, чтобы этого не знать.

И так как Ветровой Бенедикт ничего не сказал, то Корабельный Екаб сказал, что у него на душе худо, как будто души этой вовсе не стало, потому что Шнобеля нигде не видно, и тут же присовокупил, что душа — это не то слово, да он другого не может подобрать, потому что Шнобель не какой-нибудь пустой траляляльщик и горлодер, который только вопит что есть мочи. У Шнобеля душа есть. И душу эту надо связывать не с богом и не с баптистским проповедником Теодором Маритисом, а со всем лучшим что есть в людях, ведь люди-то не только едят, пьют и говорят, а еще и поют и танцуют. А это кое-что да значит. Хорошее есть в каждом человеке, а учить отдавать лучшее людям — вот вам и искусство, вот вам и душа. Все же знают, что Шнобель не какой-нибудь там святой или ангелок с розовым ликом и голубыми очами, кое-какие этакие грешки за ним водятся, а у какого порядочного человека, если у него то, что надо, в полном порядке и при постоянной готовности, этих самых грешков нет? Шнобель — душа поселка, даже собаки это знают, потому что когда Шнобель идет по улице, собаки его не облаивают, они много понимают в человеческих делах. Посмотрит на тебя такой пес, и сразу ему ясно, трусоватый человек ты или индюк хвастливый, жуликоватый, как кот, или глупый, как гусак, или же парень что надо, с душой и сердцем в груди, вот как Шнобель. Посмотрит такой пес на человека и видит, нет, не прохвост, друга своего не обманул и вообще пакостей не делал. Собаки хорошо понимают, что хороших людей надо беречь.

И Рыбачий Оскар, у которого еще не было полной ясности в смысле Шнобеля, увидел у буфета Румбулиете и подозвал ее.

И правильно сделал. Потому что Румбулиете была поселковой ходячей газетой. Она знала все, в особенности то, что связано со всякими страстями и ужасами. Она часами могла рассказывать, как кого-то там переехала машина, в которой сидел третий свояк тестя дочки директора промтоварного магазина, кто-то там порезал ногу в море о бутылку, потом перевязал ее, опять пошел купаться и утонул-таки наконец, а кто-то там шел по улице, на него упала сосулька, пробила ему череп, вот он испугался и умер. Послушать ее дольше пяти минут — и ничего больше на этом свете не осталось, одни смертоубийства, насилия и отравления газом на почве несчастной любви. Все Румбулиете знала, все Румбулиете разумела, одного понять не могла: отчего ее муж повесился? Каждому встречному она говорила одно и то же: «Ну зачем ему надо было вешаться? Зачем, я вас спрашиваю! Чем ему было не житье? Ведь такой хороший человек был, работящий. Полы у меня мыл. Сам для всей семьи готовил завтрак, обед и ужин. Ни пылесоса, ни стиральную машину не дал мне купить, сам все делал, мои вещи гладил в таком аккурате, что ни одному женскому полу так не сделать. Ну, какое ему было огорчение жить? Не пил, не курил. Ну, зачем ему надо было вешаться?»

И вот Рыбачий Оскар передал ей, что сказал Жанис: со Шнобелем пиши пропало.

И тут лицо у Румбулиете вытянулось вдвое длиннее, глаза переместились куда-то в середку лба, потому что она о Шнобеле действительно кое-что могла сказать. «Что-о? Ну да? Так я и думала. А как же. Иду вчера в магазин и встречаю его. Идет Шнобель какой-то тоскливый, на землю даже не смотрит, только кверху… на ветки… В точности, как мой покойный муж, перед тем как удавиться, на деревья одни глядел, будто сук себе покрепче выбирал. Естественно, разумеется, что я не вытерпела и в упор его спрашиваю: «Уж не удавиться ли ты задумал, все на ветки глядишь?» И что вы думаете, он мне ответил? А то и ответил, что, пожалуй, оно и лучше, ведь он так в жизни --">