Борис Егорович Бондаренко - По собственному желанию

она глубоко, прерывисто вздохнула и, почему-то избегая смотреть на него, медленно вышла из воды, крупные капли дрожали на ее смуглой гладкой спине, а ему было мучительно сладко и чуть-чуть стыдно смотреть на ее длинные стройные ноги. Ольга легла на песок рядом с Кентом, и тот машинально отодвинулся, поежившись от ее холодного прикосновения, рассеянно взглянул на сестру и снова уткнулся в книгу.

Вернуться бы сейчас в то лето… Но во сне, не в воспоминаниях, а хотя бы в одну реальную секундочку из того июльского дня… Хотя бы в ту, когда он осторожно лег рядом с Ольгой и она, положив голову на руки, с благодарной улыбкой взглянула на него…

Но был сентябрь семьдесят четвертого, он, тридцатишестилетний, наполовину облысевший геолог-неудачник Георгий Алексеевич Свиридов, лежал в тесной холодной палатке на берегу Бугара, пустынной сибирской реки, — ждал утра, прислушиваясь к ноющей боли в желудке, и пытался угадать время: четыре? пять? Хорошо, если пять… Он осторожно повернулся на бок и попытался согнуться — тогда, может быть, станет хоть чуть-чуть легче. Но в спальном мешке и на просторе не очень-то согнешься, а тут и подавно — лежат они впритирку, шестеро в четырехместной палатке. Ему удалось только немного подтянуть колени. Совсем неплохо было бы свернуться в клубок, а еще лучше, конечно, как-нибудь совсем избавиться от этой боли, неизменно настигавшей его под утро. Все-таки надо было перед отъездом показаться врачу. Хотя что изменилось бы? Ну, сообщили бы ему, что у него, например, язва, болезнь для геолога со стажем самая обычная, — и что дальше? Ведь все равно пришлось бы ехать сюда, на Бугар, это был его последний шанс, самый последний из распоследних. Правда, прописали бы какие-нибудь лекарства. А то сейчас все его богатства — четыре таблетки нембутала, оставленные на крайний случай. А еще вероятнее — вообще запретили бы идти в поле, так что и жалеть не стоит.

Георгий вытянул руку из спальника, посмотрел на светящийся циферблат и даже зубами скрипнул от злости. Не пять, не четыре даже — всего-навсего без двадцати три! А поспать еще хотя бы два часа просто необходимо, день наверняка выдастся тяжелый. Если Егорычев и Ситников приедут к двенадцати, после обеда можно тронуться в маршрут. Последний…

Егорычев и Ситников уехали на лодке в Дьяково, первое село вниз по Бугару, за продуктами. Георгий не раз уже пожалел, что не поехал сам, — он-то сумел бы вернуться к двенадцати. Гнал бы вечером не просто до сумерек, а до самой распоследней темноты, встал бы до света. А Егорычев и Ситников гнать не будут, дай-то бог, чтобы приплыли к вечеру. У них да и у всех остальных, похоже, одно на уме: поскорее выбраться отсюда и получить расчет. И идти на это чертово нагорье никому не хочется, даже Ковалеву, технику-геологу, первому его помощнику. А ведь понимает, что не идти нельзя, — план есть план, его выполнять надо, сезон еще не кончился, до первого октября две недели. А все-таки при разговорах отмалчивается, ни слова поддержки. Но он заставит их пойти. И не только в плане тут дело. А если все-таки не пойдут, что тогда? А тогда, выражаясь «по-заграничному», будет фиаско. И если все же пойдут и вернутся с пустыми руками, тоже фиаско. Полное. Абсолютное. Денег еще на одну, даже самую куцую, экспедицию ему не дадут — это Георгию весной заявили твердо. Значит, надо идти сейчас, хотя, честно говоря, шансы найти касситерит именно в этой части Бугарского нагорья не слишком большие. Но шанс — это ведь такая вещь, что никогда не знаешь, когда он вылезет наружу. Значит, надо использовать все, что осталось в его распоряжении. И выходить в маршрут надо немедленно — зима в этом году явно намечается ранняя, и если не успеют до ледостава выбраться обратно, можно и загнуться здесь, при нормальной северной погоде надежды на авиацию мало. Но даже при сверхранней зиме Бугар раньше пятнадцатого октября не станет. Значит, в запасе у него по меньшей мере три недели, можно еще кое-что сделать. Надо только поскорее уйти в маршрут, пока народ совсем не развинтился…

«Спать», — сказал себе Георгий, и боль в желудке, будто повинуясь приказу, притихла. Он поглубже натянул на уши вязаную шапочку и стал задремывать. Подумал, вспомнив Ольгу: «Приснись еще раз… прошу тебя…»

И Ольга приснилась ему. Это был сон-мгновение, тот самый страшный сон, которого не видел он десять лет. Лицо Ольги, обезображенное болью, уже как будто и не было ее лицом, и не ее были --">