Всеволод Вячеславович Иванов - Нежинские огурцы (сборник)

всякой мысли о спасении.

Бей, думаю, командарм, бей их сволочей со злости!

А тот хоть бы пальцем щёлкнул.

А заяц всё идёт и идёт, прямо будто заросло всё зайцем. Я, это, минут десять, полчаса лежу, а они неистощимо бегут.

– Кыш, – кричу, наконец, – кыш, треклятые!..

А они флегматично себе бегут на Мышиную полянку и внезапно, совершенно неожиданно – я за ними. Вбегаю и смотрю, стоит мой командарм у пня, и сам белее всех снежных покровов.

– Чего ж, – говорю, – не стреляли, к вам же вся дичь направлена была? Смотрю, мать ты моя, а у него и ружья-то нету. Тут я уже по тихоновской церкви перекрестился, со страху.

Спрашиваю:

– Чего ж вы без ружья?

– А я, – говорит, – наблюдать и руководить пришёл, и к тому же не люблю я стрелять волков.

– А зайцы-то, мол, зайцы…

– Зайцы, – говорит, – самая моя любимая охота, но ведь вы же волков обещали мне гнать.

Тут я, надо сказать, рассердился.

– Что ж, мол, должен я тебе волков плодить, если они в другую сторону утекли?

– Пойдём, посмотрим же, куда утекли волки.

На что было смотреть-то, ни одного волка не могли выгнать мужики. Словно в зайцев обернулись волки, нет волков.

До самого вечера носились мы по полям, и ничего.

Мужики меня бранят, бог весть за что, охотники ходят вместо волков или подобные рысям и, главное, командарм никак не может простить мне, что в кои-то веки удалось ему видеть совершенно неожиданно такое количество зайцев, подобное буре, и даже ни одного выстрела.

Дома же спрашивают:

– Как насчёт огурцов? Бочки ведь.

Я было брякнул, пожертвуйте, мол, в пользу воздушного флота, так как раньше теперь, чем не заведём мы в нашей волости аэроплан, никто не поверит, что есть у нас волки, и будут они, плодясь и заселяя нашу республику, безнаказанно уничтожать скот.

А потом, думаю, не дожить мне до аэроплана, так и отложил – всё-таки, думаю, инвентарь ведь оно, хоть и зовётся – огурцы…

– А вы, – спросил меня рассказчик, – вы не охотник до огурцов?

– Мне больше по душе, – ответил я, – мне больше по душе огурцы сибирские.

Рогулька

Лёнька с другими парнишками ходил на Мурачьи Озёра и вылавливал рогульки: водные орехи со скорлупкой, похожей на маленькие рога. Забрасывали в густо-синюю воду старые рогожи, ворошили ими неподвижную гладь. И вытаскивали обратно. Остроугольные чугунного цвета орехи цеплялись за рогожу, и ловцы собирали их тысячами. Было жарко. Пахло камышом, сочно блистали, точно лакированные, листья лопухов, и было приятно облегчать свою грудь радостным криком:

– Пистери-и-и!

И когда издали – с Косой Горы доносился к посёлку по Иртышу гулкий рёв парохода, Лёнька брал корзину с рогульками и бежал на пристань. Не столько занимала его торговля, сколь наблюдения над пробегающей мимо неизвестной жизнью. Выбегали на берег повара, весёлые матросы, господа в куцых пиджаках, как у поповского сына, и барыни с какими-то неестественными голосами. «Чимбары на выпуски носят, лешаки» – с завистью думал Лёнка.

Сегодня пароход пришёл самый большой – «Андрей», белый, белый, как голова сахару, и столько же таящий в себе прелестей, как сахар. Два пистеря рогулек разобрали сразу, на донышке в одном немножко осталось. «На пароход пойду, – решил Лёнька, – вытурят, так пусть, а коли рогулек дать – может, и не вытурят». На нижней палубе он бывал уже не раз – изучил её достаточно.

«На верх надо, сверху-то все на берег ушли».

И Лёнька с пистерями в руках полез по железной лестнице вверх. Влез. В проходах никого не было. Лёньку с берега не видели – вылез он на борт, обращённый к Иртышу.

– «Верно – никого нет, – проскользнуло у него в голове, – дураки с такого места в посёлок пошли».

Лёнька уселся на скамейку, оглядел решётки, перила, пол.

«Всё крашено, а у нас только ставни красят».

Потом Лёнька повернулся и посмотрел в окно, у которого сидел:

– Толсто. У нас в церкви таково нету. Заглянул в салон и удивился:

– Вот, хаипы: столы-то каки? А зеркала!

В салоне, у пианино, под цветами, сидела маленькая, бледная девочка, читавшая зелёную книжку. «Умная, – подумал Лёнька, – книжку читает, ни как те по берегу шляются. Пойду, може рогульки последние возьмёт». И, набравшись смелости, шагнул в коридор. С сильно бьющимся сердцем взялся он за стеклянную ручку двери:

«Харю налупят али нет?»

Бледная девочка оторвалась от книжки и с недоумением взглянула на веснушчатого белоголового мальчугана в синей дырявой рубашке, в коротких обмызганных --">